По ком звонит колокол

Тут кто-то врезал ему по башке цепом, он повалился и, лежа на спине, уставился на того, кто его ударил, а потом закрыл глаза, скрестил руки на груди и так и остался лежать рядом с доном Анастасио, будто заснул. Тот человек не стал его больше бить, и верзила все еще лежал на том же месте, когда дона Анастасио поднимали и взваливали вместе с другими на телегу, которая вечером, когда в Ayuntamiento наводили порядок, всех их отвезла к обрыву, где их сбросили в реку. Городу пошло бы только на пользу, если бы вместе с ними туда сбросили и два-три десятка таких пьяниц, особенно тех, что были с красно-черными платками; если бы нам снова пришлось делать революцию, я бы точно знала, что таких надо уничтожать с самого начала. Тогда мы этого еще не знали. Но впоследствии пришлось в этом убедиться.

А в тот вечер мы еще не ведали, что нас ждет. После расправы в Ayuntamiento больше никого не убивали, но собрание провести не удалось, потому что слишком многие перепились. Никакого порядка добиться было невозможно, так что собрание перенесли на следующий день.

В ту ночь я спала с Пабло. Наверное, не стоило мне говорить это при тебе, guapa, но, с другой стороны, лучше уж тебе знать все. По крайней мере, то, что я рассказываю, – правда. Вот послушай дальше, Inglés. Это любопытно.

Так вот, тем вечером, когда мы ели, все было очень странно. Мы чувствовали себя как после грозы, или наводнения, или после боя, все были усталыми, и никому не хотелось разговаривать. Я сама ощущала какую-то пустоту внутри, была не в своей тарелке, очень подавлена, мне было стыдно, мучило чувство, что мы сделали что-то неправильное и что надвигается плохое, – как сегодня утром после самолетов. И плохое, конечно, нас настигло – через три дня.

Пока мы ели, Пабло говорил мало.

«Ну как, Пилар, понравилось тебе?» – спросил он наконец, набив рот тушеным мясом молодого козленка. Мы сидели в ресторане у автобусной остановки, зал был набит битком, люди пели, и официантам было трудно пробираться между столиками.

«Нет, – ответила я. – Кроме дона Фаустино, все остальное мне не понравилось».

«А мне понравилось», – сказал он.

«Все?» – спросила я.

«Все, – ответил он, отрезал себе большой ломоть хлеба и стал подбирать им соус с тарелки. – Все, кроме священника».

«Тебе не понравилось, как обошлись со священником?» – я ведь знала, что он ненавидит священников даже сильнее, чем фашистов.

«Он меня разочаровал», – грустно сказал Пабло.

Все так горланили вокруг, что приходилось чуть ли не кричать, чтобы слышать друг друга.

«Почему?»

«Он очень плохо умер, – ответил Пабло. – Безо всякого достоинства».

«Какого достоинства ты от него можешь требовать, если на него накинулась обезумевшая толпа? – сказала я. – До того он вел себя очень достойно. Достойней не бывает».

«Да, – согласился Пабло. – Но в последнюю минуту струсил».

«А кто бы не струсил? – сказала я. – Ты видел, с чем они за ним гнались?»

«Как я мог не видеть? – ответил Пабло. – Но все равно считаю, что умер он плохо».

«Кто бы умер хорошо при таких обстоятельствах? – сказала я. – Чего еще ты хочешь за свои деньги? Все, что происходило там, в Ayuntanmiento, было непристойно».

«Да, – сказал он. – Порядку было мало. Но священник… Он должен был подавать пример».

«Я думала, ты ненавидишь священников».

«Ненавижу, – сказал Пабло и отрезал себе еще ломоть хлеба. – Но он испанский священник. А испанский священник должен уметь умирать достойно».

«Я думаю, он умер достаточно достойно, – сказала я. – Учитывая, прямо скажем, необычные обстоятельства».

«Нет, – сказал Пабло. – Он меня очень разочаровал. Я весь день ждал смерти священника. Он должен был последним пройти сквозь строй. У меня были большие ожидания. Это должно было стать высшей точкой. Я никогда еще не видел, как умирает священник».

«У тебя еще все впереди, – съязвила я. – Сегодня было только начало движения».

«Нет, – упрямо повторил он. – Я разочарован».

«Настолько, что, того и гляди, веру в Бога потеряешь», – опять подколола я.

А он ответил: «Ты не понимаешь, Пилар. Он же испанский священник».

«Ну что за люди испанцы!» – сказала я ему. Вот ты, Inglés, скажи мне, что мы за народ такой спесивый? Что за народ!

– Пора идти, – сказал Роберт Джордан и посмотрел на солнце. – Уже почти полдень.

– Да, – согласилась Пилар. – Надо идти. Но дай мне закончить про Пабло. В ту ночь он сказал мне: «Пилар, сегодня у нас с тобой ничего не будет».

«Хорошо, – ответила я. – Меня это устраивает».

«Я думаю, это было бы неправильно после того, как столько людей убили».

«Qué va, – сказала я. – Да ты прямо святой. Думаешь, я, столько лет прожив с тореадорами, не знаю, каково им бывает после корриды?»

«Это правда, Пилар?» – спросил он.

«А когда я тебе врала?»

«Да, Пилар, ты права, сегодня я ни на что не годен. Ты не сердишься?»

«Нет, hombre, – сказала я ему. – Только не убивай людей каждый день».