По краю игры

Так пусть уж лучше поразит их гром

Или меня - под этим сонным небом.

Однако, сын, народ свой не отринь,

Поверь его страданьям - не молитвам.

Когда же кантор голосом, как бритвой,

По нервам вдруг искусно полоснет

И новый вопль под крышей полыхнет,

Победу одержи в неравной битве

Над закипающей в груди твоей слезой.

Я лягу между нею и тобой

И плач твой перекрою, чтобы криком

Не исказить всеобщую беду,

Которая у мира на виду

Еще не раз захватит нас, как пытка.

А эту непролитую слезу

Ты сохрани, чтоб превратить в грозу,

В исток огня бушующего гнева,

И ненависти скрытой, но живой,

Взращенной в нежном сердце, но такой,

Чтоб адом вся дышала, как гиена,

Чтоб сон ты потерял свой и покой,

Пока своею собственной рукой

Не впрыснешь в вены ярость (а не воду)

И не постигнешь, что любовь к народу,

Идущему под нож, не чуя кости,

Не в жалости нуждается, а в злости.

Стоят, молчат убогие домишки.

Уж сумерки густеют вдоль равнин,

Уж траурный окончен карантин

И выглянули люди из людишек,

Дрожащие, как нити паутин.

И все еще в подавленности лютой,

Устало, лишь губами шевеля,

Руками шарят в темноте, как будто

Опору в ней находят для себя,

Без искорки надежды в сердце хрупком,

Без лучика в измученных зрачках.

Дымится так фитиль в пустой лампаде,

Так тянет старый конь, уставший за день.

Хоть что-нибудь не тронула б беда!

Чтоб чем-то хоть утешиться, забыться,

Чтоб жить хоть чем-то было иногда!

Но кончен пост. Они идут молиться.

И снова слов божественных орда

Пленяет их внимающие лица.

То ребе, разомкнув беззубый рот,

Вещает, распалясь, светло и сипло,

Талмуд толкует вдоль и поперек

И этим только соль на раны сыплет.

Давно уж Божий глас покинул его рог,

Не греет и набор расхожих истин.

Но все они стоят под градом слов, без мысли,

Зевая слушают, не зная, что их Бог

Оставил им лишь право так вот киснуть,

Что дух их мертв и уж который год

знак смерти на их лицах затаился.

Не трогай их сейчас и не кори,

Не сотвори проклятия над мукой,

К чему б ни прикоснулись твои руки -

Там рана свежая пульсирует, горит.

Они, как видно, с нею родились,

Состарились - и так уж примирились

С укорами стыда и тяжестью обид,

Убогие - чтобы на них сердиться,

Отчаявшиеся - чтобы утешить их.

Оставь их, успокоившихся еле,

Едва покроют звезды небосклон,

Они, как воры, расползутся по постелям,

И гниль души стечет в гнетущий сон,

И станет оттого еще больнее,

Еще мрачнее в сердце и кругом.

А завтра, на поруганном рассвете,

Когда глаза смежать уж надоест,

Увидишь, как толпятся люди эти,

Обломки человеческих существ,

Невинные, наивные, как дети,

У царственных хоромов богачей,

У их высоких окон и дверей.

Заполнив площадь, точно муравейник,

Все как один, - и мал, и млад, и стар, -

Раскладывают раны, как товар

Раскладывает бойкий коробейник.

Кто череп перебитый, кто плечо,

Кровоподтеки, вывихи, - еще:

Осиротелость вытянутых губ,

Просящий взгляд, пришибленность, испуг -

Весь арсенал побитого раба.

Платите, богачи и господа!

Что может быть дешевле в мире этом?

И богачи, не выходя к калекам

И раскрываясь только в пол-окна,

Сморкаясь в свои чистые жилеты,

Передают на улицу пакеты,

Высвечивая скорбь свою сполна.

О нищие! Теперь вам лишь осталось,

Пока не схлынул деловой угар,

Сходить на кладбище,

Разрыть могил слежалость

И кости всех родных - какая малость! -

Достать и тоже превратить в товар,

Чтоб всякий исступленно ликовал

И ярмарка от смеха надрывалась.

А после на пустынном перекрестке,

Оставшись лишь с собой наедине,

Вы вытащите руки из лохмотьев,

Протяните их вверх навстречу солнцу

И захлебнетесь плачем по себе.

И страждущая песнь

В многоголосье хриплом

Взлетит, взывая к милости чужой.

Так стойте ж так

Под этим вечным всхлипом

С протянутой рукой.

С протянутой рукой...

Ну что еще, мой друг, сын человека.

Бежать в пустыню - вот он, выход твой,

И чашу бед, всю эту боль и ветошь

Взвалить на плечи и тащить с собой,

И там всю душу разодрать о камень

И гнев бессилья ею напоить,

И видеть, как звезда в ущелье канет

И вихрь песков все это поглотит.

       Пржевальск, 1976 г.

Средневековые анонимы

(Перевод с английского)

Эдуард, Эдуард

"Почему с твоей шпаги каплет кровь,

Эдуард, Эдуард?

Почему с твоей шпаги каплет кровь

И столь грустен ты?"

"О, убил я сокола моего,

Мама, мама;

О, убил я сокола моего,

Он был так хорош".

"Кровь сокола твоего так красна,

Эдуард, Эдуард;

Кровь сокола твоего так красна,

Говорю тебе, сын мой".

"О, убил я рыжего рысака моего,

Мама, мама;

О, убил я рыжего рысака моего,

Он несся, как ветер".

"Твой рыжий был стар, есть другой у тебя,

Эдуард, Эдуард;

Твой рыжий был стар, есть другой у тебя,

По ком можно страдать".

"О, убил я любимого отца моего,

Мама, мама;

О, убил я любимого отца моего,

И беда мне, о Боже!"

"От кары какой же за это ты будешь страдать,

Эдуард, Эдуард?

От кары какой же за это ты будешь страдать,

Мой сыночек, скажи мне".

"Я ноги свои унесу далеко-далеко,

Мама, мама,

Я ноги свои унесу далеко-далеко,

За моря-океаны".

"Но что станет с замком тогда,

Эдуард, Эдуард?

Но что станет с замком тогда,

С этим башенным чудом?"

"Он будет стоять здесь, покуда не рухнет,

Мама, мама;

Он будет стоять здесь, покуда не рухнет,

А мне не бывать в нем отныне".

"Но что ты оставишь дитяткам своим и жене,