По любви

Озеро хохотало долго. Лет пять вспоминали этот случай. Когда Татьяна приехала ещё раз через две недели (в лесу густо пошли опята), перед ней сидел Василий, аккуратно постриженный, но зелёный. С зелёными волосами, бровями, усами и бородой. Она прыснула со смеху. Анатолий держался за живот, присел, хохоча, никак не мог подняться. А Василий с наивной улыбкой глядел на них и никак не мог понять, хорошо это или плохо, что они смеются. И только потом, на обратном пути, провожая своих гостей и поглядевшись в зеркало машины Анатолия, он понял, в чём дело. Марафет вышел неудачным…

…Во всём Василий походил с виду на партизана. Вот только что ружья у него не было. Не любил бить животину. Хотя кабаниха со своими шустриками частенько наведывалась на край большой поляны у озера и при желании по ним можно было и пальнуть. Но обидеть этих малых кабанят Василий не мог себе позволить, да и мужикам воли не давал.

Так вот и шли годы на озере. Так и жили рыбаки да старик. Были вроде как все свои, что ли, как одна большая и дружная семья.

Кроме рыбаков на стоянку к Василию наведывались несколько лет подряд утки. Одна утиная семейка вывела потомство неподалёку от его стоянки, и утка-мать с утятами стала кормиться у него. Сначала бросал им в озеро корм – боялись подплывать. А потом освоились и стали хозяйничать: безбоязненно кормиться под носом чем угораздит. Придут. Почистят пёрышки. И ждут, пока пахнущий дымом леший-бородач из своей норы на кольях выползет. Сначала отводила своё потомство к берегу, чтобы, если что, спасти малышню от этого страшилы в валенках, и всё-таки ждала, когда он им что-нибудь подбросит.

Василий подбрасывал им остатки макарон, перловки, геркулеса – в общем, негодную насадку и прикормку. За ночь всё это варёное дело скисало. А уткам в самый раз. Они так управлялись с его гостинцами, что совсем обнаглели – стали потом спать под палаткой. Но он не позволил такому нахальству развиваться – не домашняя, чай, птица – дикая, осенью улетать. Стал прутом гонять их, чтобы к берегу даже не подходили, а кормились в воде. Вроде вышло у него. Перестали наглеть.

Шли годы. Мало что менялось в жизни Василия, пока не приехали однажды на озеро телевизионщики из столицы и не показали в новостях несколько раз за день сюжет о заповедном уголке – прекрасном озере, жемчужине края.

Сюда хлынул народ. И всё больше народ какой-то странный, дикий, сумасшедший. Старая гвардия рыбаков не смогла ужиться с новенькими, экипированными до зубов, прорезиненными по последнему слову рыбацкой моды, с надувными лодками, ружьями для подводной охоты, пьяными девками, не понимающими, куда и зачем они приехали, квадроциклистами, распахавшими вековые тропинки в глубокие, чавкающие грязью и залитые дождём колеи, – словом пришла на озеро «цивилизация».

Мужики тем же летом до самой осени стали дружно сниматься со своих стоянок, с годами насиженных и оборудованных мест. Кто смог – вывезли, а кто не смог – побили топорами и ломами свои старые рыбацкие лодки до негодности, покололи и пожгли в кострах видавшие виды крашеные вёсла.

Василий тогда постеснялся худить свою небольшую лодчонку, по обычаю уложив её на три бревна, завалил ветками, схоронил до весны. Надеялся – до лучших времён. Будь что будет!

Зимой плёл на чердачке баньки у Никитичны для стариков-сельчан корзины, туеса, сундуки, короба и подносы на заказ. Благо запас ивняка у него всегда был в достаточном количестве, и думал свою думку. Как теперь дальше жить. И кому на озере служить летом.

Никитична, почуяв неладное, заметив растерянность во взгляде старика и обратив внимание на его нежелание с ней разговаривать, решилась позвать его однажды к себе в избу, на борщ и картошку с мясом. А когда Василий пришёл, стала расспрашивать:

– Чего смурной такой, Василёк? Что там, на озере твоём, приключилось?

Василий ворочал ложкой в глубокой глиняной плошке, ловил куски горячей говядины, жевал их с аппетитом, захлёбывая красным жирным бульоном, но молчал.

– Ну, чего молчишь? – не унималась Никитична, держа каравай ржаного хлеба в левой руке, правой ножом нарезала ломти в тарелку и подставляла ему.

Василий поел. Выпрямился за столом. Уставился в одну точку, словно замер.

– Ну, скажи мне, чем тебе у меня плохо? Тепло. Светло. Чисто. Уютно. Что ты, Василий Иваныч, помешался на этом озере?

Василий выслушал хозяйку с полным вниманием. Обдумал сказанное, щёлкнул пальцем по пачке папирос и, выбив оттуда одну, закуривая, заговорил:

– Так ведь и всю Россию можно растоптать и бросить. В один прекрасный день придут враги – и нечем будет крыть. Неужто она, Россия-то, в чём виновата? Мало ей горюшка испытать привелось за много лет, так ещё теперь и эта саранча – толстосумы безголовые, дурачьё богатейное. Такие ни перед чем не остановятся. Им сразу – всё что хочется – вынь да положь. За тем и приехали. За рыбой – рыбу давай. Глуши. Бей. Трави. Стреляй. Гадят только…

Василий взял паузу. Затушил окурок, плюнув на ладонь и макнув его туда. Поднялся. Бросил в печку. Снова присел. Теперь у печи на лавку.