По любви

Казалось, что этой поездке не будет конца, но тут среди пассажиров началось лёгкое движение, и прижатая напирающими сзади к другим, спрессованным перед ней, Полина поняла, что поезд подъехал к Москве.

Двери, засвистев, в очередной раз открылись, корзина, стиснутая другими вещами, потянула за собой. Полина в который раз с необъяснимым страхом перешагнула пропасть между подножкой вагона и мокрым асфальтом московской платформы и очутилась на городской платформе.

Люди рекой потекли в направлении красной буковки метро, а она отошла в сторону и, опустив корзину на землю, поправила сбившиеся на глаза русые волосы и подоткнула вафельное полотенце, накрывающее яблоки. Теперь всё было в порядке.

А на улице совсем стемнело. Поезд ушёл. На семафоре снова горел зелёный глазок для другого воскресного поезда. Мимо пробежали, деловито обнюхивая асфальт, две серые бездомные дворняги, и Полина, нащупав в кармане пальто ключи от квартиры, тоже пошла к метро.

Здесь, внизу, её обдало нагнетающимся теплом с запахом промасленных шпал, из чёрного тоннеля подошёл синий с жёлтыми окнами поезд, Полина ступила в последний вагон, нашлось свободное место, и она села, поставив корзину чуть сбоку себе под ноги, закрыла глаза и задремала…

…Владимир Задков шёл по вечерней Москве и тянул сигарету. Ему ужасно надоело курить, он давно собирался бросить, но не было веской причины, да и силы воли особой у него не было, а пуще всего – привык. Вот поэтому, когда становилось муторно на сердце, он тут же хватался за пачку, а если её не было, то покупал, доставал сигарету и без долгих раздумий закуривал.

Итак, Владимир тянул сигарету. Ему некуда было сегодня идти. Вчера закончилась очередная халтура. Деньги были получены. Место в рабочей раздевалке, закреплённое за ним, опустело, а дома, в деревне под Вязьмой, его никто не ждал.

Снова забарабанил по асфальту жгуче-холодный дождь. Оставаться на улице не хотелось. Внизу, под ногами, тряслась поездами станция метро. Владимир спустился в переход, купил пластмассовый жетон, вспомнил вдруг о том, что раньше вместо жетонов были пятачки, улыбнулся, припомнив какой-то случай из детства, воткнул пластмассовый кружок в щёлку турникета и не спеша пошёл по мокрым каменным ступеням вниз, на платформу.

Владимир стал прохаживаться из конца в конец платформы, разглядывая проходящих людей. Никто не обращал ни на кого внимания. Все были словно запрограммированные роботы, так ему показалось. И это разглядывание вскорости ему надоело. Тогда в итоге он просто вошёл в подъехавший вагон и плюхнулся на пустое место…

Напротив сидела красивая молодая женщина. Он сразу обратил на нее внимание и теперь смотрел на неё. Красота её была какая-то очень уж нездешняя. Скорее всего, эта незнакомка была иностранкой. Да, он загляделся…

По твёрдому убеждению Владимира Задкова, женская красота чётко делилась на две ярко выраженные линии: городскую красоту и красоту деревенскую.

Городская красота Задкова раздражала. Владимиру не нравились эти намалёванные, пробензиненные и пропахшие духами-лосьонами косметические красавицы, похожие на фотомоделей из заграничных, валяющихся теперь повсюду на газетных лотках журналов. Такие типажи висели у них в строительных бытовках и были неким идеалом недоступности. Работая не первый год в столице, глядя на таких куколок, Задков уже научился потихоньку различать, где за данной богом молодостью проглядывает настоящая красота девушки, хотя и красота всего-навсего внешняя, стандартно усиленная женскими премудростями, а где красоты и за премудростями нет. И когда представлял себе такие лица без грима и пудры, то аж холод пробегал по спине от ужаса. Позже разрушился и созданный им самим миф об их недоступности: и были сняты не только маски, но в некоторых профилактических случаях и сброшены одежды. Вот тогда и выяснилось, что за душой у каждой из красавиц, в разное время встреченных им, ничего хорошего-то и не было. Не везло Задкову в городе с женщинами.

Совсем другое дело – красота деревенская. Ух, и есть же тут работы художнику! Уж если девка, так девка! И простая она, и с виду доступная, но каждая с характером. И если что не так, не по её, в ухо даст, не помилует. И глядишь, пытается она вроде городской мазаться, а не получается у неё так. Если и подкрасит что, то скорее смешно, чем серьёзно. Пройдёт такая по улице, одета неброско, накрашена неумело, а всё равно – падайте! Русская красавица! Но все деревенские были заняты. А та, что в армию его провожала, через год замуж за другого вышла. Не дождалась. Вот и мыкается он теперь между городом и деревней. Вроде как ищет, сам не зная чего.

Да! Здесь сейчас красота была какая-то другая, чудесная, сказочная, видимая, казалось, только ему и никому больше в этом вагоне и, что главное, никак не вписывающаяся в задковскую концепцию красоты. Красота эта удивляла, волновала, тянула проявить нежность, заботу. Владимиру захотелось сочинять стихи. Он влюбился, что называется, с первого взгляда.