По любви

Опухоль ржал в углу, как квочка, присвистывая сквозь остатки зубов. По синюшному лицу, освещаемому окурком сигареты, текли слёзы:

– Ой, не могу! Ой, не могу!

Сосел, раскрасневшийся то ли от водки, то ли от стыда, что-то бубнил себе под нос.

Опухоль наржался. Посмотрел на Сосела. Тот достал из кармана пальто огарок свечи. Поставил на пол пустую консервную банку. На неё прилепил свечку. И опять забубнил.

– Ты чё, стихи сочиняешь или дурака валяешь?

Сосел перестал бубнить. Поднял глаза на Опухоля. Выждал. Сказать, не сказать?

– Молюсь я за вас. Прошу Матерь Божью, Господа Иисуса Христа Вседержителя, святых, каких знаю, чтобы дали вам мир и покой. И грехи ваши отмолить пробую. Понял?

Опухоль молчал. Валюха и Малыш затихли. Кузьма задремал.

Проснулся от того, что его тряс за плечо Сосел.

– Ты чего?

– Поговорить с тобой хочу.

– Давай.

Они разговаривали тихонько. В углу всхрапывал во сне Опухоль. Наверху было тихо.

– Хочу тебе, Кузьма, одну вещь шепнуть. Так, на всякий случай. Потому что ты – человек.

– Говори.

– Вот живу я на этом свете и думаю, что в нём есть главное зло? А главное зло в нём – деньги. У кого они есть, те прям с ума сходят. Готовы ближнего своего, как клопа, раздавить. А он, ближний-то, – человек.

Кузьма поднялся с пола, сел на корточки и стал смотреть, как мечется в расплавленной прозрачной жидкости тонкий горящий хвостик – остаток фитиля. Он любил, когда Сосел читал стихи. Тот помнил много замечательных русских стихов и читал их вслух. Ни с того ни с сего. Просто – берёт и читает. Пушкина, Бунина, Есенина, Высоцкого, Маяковского… Но когда он начинал мутить за жизнь, Кузьме казалось, что Сосел немного не того.

Сосел продолжал:

– Думаешь, мне денег достать сложно? Несложно. Деньги нужно зарабатывать на жизнь, на еду, на одежду. А не богатеть и сходить с ума от роскоши. Думаешь, почему я от своих ушёл? Они на мою пенсию рассчитывали. А пенсия у меня большая должна была быть. Я сказал – хрен вам! Живите своими силами!

– Не пойму я тебя, ты вот тут сейчас за нас молишься, а своим родственникам помочь не хочешь?

– Чем я им помогу?

– Деньгами хотя бы…

– Ни за что. Никогда.

– Скупой рыцарь ты, Сосел.

– Не шути. А ты знаешь, что богатство людей с ума сводит?

– Это как же?

– Был у меня один знакомый поэт. Дружили. Стихи хорошие писал. Был нищим. А потом в него бабёнка одна влюбилась. Богатая. Стала его баловать. Так меня однажды на улице увидел – отвернулся. Мол, не знаю такого. Я к его машине подошёл – на хлеб попросил. Иди, говорит, отсюда, бродяга. А потом приехал как-то приятеля проведать под Москвой, в одно заведение. Там разные ребята. Душевнобольные, алкоголики, наркоманы. Покурить ему привёз. Он москвич. Историк. Спился, дурак. А такую книгу собирался написать. Про времена Ивана Грозного. Булашевич Пётр. Не слыхал?

– Не слышал.

– Он член ВООПИК[2] был. Лазил под землёй в Москве. Изучал всё. Тока я не об этом… Приехал я к нему в дурдом. Передал сестричке для него сигареты. Гляжу – ведут их на обед. Тихонькие такие. Тёпленькие…

Вскочил Опухоль.

– Кто тут?!

– Не ори.

– А чё это вы не спите?

– Разговариваем. Спи.

– Не спится вам, идиотам.

Опухоль поворочался с боку на бок и опять захрапел.

– Ну вот. А столовая у них – через улицу надо пройти метров двести до входа. Я увидал его и говорю:

– Привет, мол, Сольский. Как тебя сюда угораздило? Не спрашивай, говорит. Убил я Нежданову, благодетельницу свою. По ломке зашиб. На дозу не давала.

И пошёл обедать со всеми остальными.

Вот до чего люди доходят. Про яхты там, золотые унитазы я молчу – даже рассуждать не могу. Был Сольский человек, поэт – и пропал. А Булашевич? Тоже фрукт ещё тот. Пока не забухал, всё искал свою библиотеку Ивана Грозного. И говорит – нашёл.

– Что за библиотека?

– Была такая библиотека у царя Ивана Васильевича. Книги разные. Фолианты. Так вот, Булашевич говорил, что она в Коломенском зарыта. Между железнодорожным мостом через Москву-реку и церковью Иоанна Предтечи. За бутылкой мне так и говорил. А ещё говорил – золото там. Кубки всякие. Драгоценности. Так рассказывал, будто своими глазами всё это видел. Мне тоже тогда интересно стало. Видишь, сколько людей в наше время гибнет. А столько научных открытий совершить ведь могли бы, столько стихов добрых написать, столько дел хороших сделать…

– Почитай стихи, Сосел. Хочется послушать.

– Наскучил я тебе своими нравоучениями, понимаю. Хорошо. Слушай. Из Бунина. – И он густым негромким баском стал читать: – О счастье мы всегда лишь вспоминаем. А счастье всюду. Может быть, оно вот этот сад осенний за сараем и чистый воздух, льющийся в окно. В бездонном небе лёгким белым краем встаёт, сияет облако. Давно слежу за ним… Мы мало видим, знаем, а счастье только знающим дано. Окно открыто. Пискнула и села на подоконник птичка. И от книг усталый взгляд я отвожу на миг. День вечереет, небо опустело. Гул молотилки слышен на гумне… Я вижу, слышу, счастлив. Всё во мне.

Сосел замолчал. Кузьма прослезился.

– Чего ты сопишь, слезу пускаешь, человек? – приобнял его товарищ. – Это же поэзия.