По локоть в крови. И их миры соединятся…

– Ну, судить о художественном таланте исполнителя я не берусь, – аккуратно подбирая слова, я пыталась втиснуть мою манеру излагаться в те узкие рамки, которые устанавливает этикет на подобных мероприятиях и в подобном обществе. Наверняка передо мной стоит один из богатеньких пижонов, который прикупит одну-две картины. Чтобы повесить их в одной из двадцати пяти гостиных, в которых никто не бывает по нескольку лет. – Но вот сюжет однозначно подкачал.

– Простите? – улыбнулся он, посмотрев на меня как кот на сало.

– Я имею в виду, что сюжет, если только это не ирония, абсолютно смешон, – решив, что его задела моя словесная вольность, перефразировала я, – ну и сноб, – добавила едва слышно.

– Вам кажется, что отдать жизнь за любимого человека – это смешно? – казалось, он недоумевал, что могло рассмешить в серии картин, с претензией на драматичность. Я снова усмехнулась и глотнула шампанского, чтобы чуть обдумать более приличный ответ, чем тот, что пришел мне на ум мгновенно.

– Допустим, что один из них явно не человек. Раз автор взялся поведать историю вампира и человека, так нужно было подумать чуточку лучше, так сказать, изучить проблему, – поняв, что этим выражением я едва ли не унизила автора картины перед лицом его потенциального озолотителя, я слегка смутилась. К тому же, в глазах собеседника читался немой вопрос. – Посудите сами, вампир и человек – то же самое, что лев и антилопа, и то же самое, что человек и стейк с кровью. Вам кажется, что отдать жизнь за стейк с кровью это не смешно? В любом случае, стейк всегда можно заменить бараньей вырезкой или запеченной куропаткой.

– А если он любит стейк с кровью? – загадочно протянул собеседник.

– Переживет, – уверенно заключила я, – К тому же, вкусы со временем меняются и он поймет, рано или поздно, что вообще вегетарианец. Нет. Здесь совсем другое.

– И что же, по-вашему? – казалось, его все больше увлекал наш разговор.

– Название явно не подходит «Жизнь за любовь», учитывая, что он и не обладает жизнью… – я еще раз внимательно посмотрела на картину.

– А как бы вы ее назвали?

– Хороший вопрос, – я задумалась, стараясь подобрать краткое определение тому водопаду чувств и слов, которые накопились внутри меня, – «освобождение», пожалуй, так было бы более правдиво.

– По-вашему вампир не любит ее?

– Да нет, что вы. Тут я не берусь утверждать наверняка. Скорей всего он думает, что любит, но вот движут им в этот момент совсем иные мотивы, – я задумалась, а собеседник больше не сводил с меня глаз, явно желая услышать мое мнение более подробно и не имея намерения меня перебивать, – судя по его взгляду, который не выражает страха или опасения, за себя или жизнь его любимой, не важно, он хочет умереть. Более того, он ищет смерти, – лицо собеседника тронула легкая улыбка, в тот момент, когда я посмотрела на него, чтобы отследить реакцию, – представьте, что вы на его месте. Вам три сотни лет, вы прожили долгую, насыщенную жизнь. Точнее, просуществовали во мраке большую часть своей жизни, наверняка успели натворить кучу грязных и мерзких дел, как полагается, за которые вам стало безумно стыдно. Вы пережили смерть всех своих родных, если только не отреклись от них в тот день, когда стали вампиром. И вы устали. Кажется, что ничего уже не может вас удивить, жизнь обрела очертания колеса, которое катится, катится, катится, и все время натыкается на одни и те же кочки, и все время поскрипывает в одном и том же месте, вы изучили этот маршрут от и до. Но как прервать этот порочный круг? Прожить триста лет, чтобы потом наложить на себя руки? Нет. Вы бы нашли способ с честью покинуть этот мир. Благо, у вампиров предостаточно таких возможностей. А что может быть романтичней и поэтичней, чем умереть, спасая любимую? Умереть, с ее именем на устах? Вы видели его взгляд на предыдущих картинах? Изольда, прижимаясь к нему, отдает все тепло, всю свою любовь, а его взор, полный боли и усталости, устремлен в небо? Нет. Мне кажется, что в таком возрасте невозможно полюбить, – с какой-то горечью подытожила я, разнеся в пух и прах концепцию картины.

Я закончила и посмотрела на собеседника, чтобы увидеть какое впечатление произвела на него моя речь. Кажется, он был удивлен и немного обескуражен.

– По-вашему вечная жизнь – это проклятье, а не дар.

Меня поразило, что он не вступил со мной в перепалку, не попытался опровергнуть мои доводы, или убедить в том, что я чего-то не замечаю. Он просто с величественным спокойствием спрашивал и, казалось, ему нравилось слушать то, что я говорю, правда причина столь странного поведения мне совершенно не была ясна. Единственное предположение, что он заскучал от всех восхищенных ахов и охов.