По маршруту 26-й

— На… метрах, — командир назвал цифру, далекую от той, какою на карте штурмана обозначалась здесь глубина, — задержаться.

— Есть…

Боцман еще не успел ответить своего обычного, простого: «Есть задержаться на… метрах!» Еще не переложил рули (рано было их перекладывать), чтобы вывести лодку из резкого наклона, с каким шла она вниз. Еще не успели в системе дифферентовки послать лишнюю тяжесть к корме, чтобы облегчить носовую часть, чтобы стремительнее выровняться, встать в горизонтальное положение. Еще лодка с обычным резким наклоном, уходя от возможной опасности, устремилась вниз. И вдруг тихий, но зловеще явственный шорох пополз вдоль бортов. Он расходился от носа — будто шершавые гигантские ладони поймали, зажимают стальное туловище корабля. Толчок!.. механик Батуев с трудом удержался на своем высоком вращающемся стуле; удержался. Но его развернуло лицом к корме. Командира бросило на перископ. И только обхватив стальной столб, прильнув к нему, Барабанов остался на ногах. Штурман вывалился из своего «закутка».

Погас свет.

— Продуть «быструю»! — в зловещей темноте команды звучали, как взрывы: одна, вторая, следом друг за другом, единой очередью. — Продуть «среднюю»! Аварийное освещение!.. Продуть!..

Ухали гулкие раскаты. Сжатый воздух, врываясь в цистерны, выбрасывал их них воду. Лодка, все более и более освобождаясь от тяжести, должна была пулей лететь вверх.

— Глубина?

В руках Шайтанкина уже вспыхнул свет аварийного фонаря.

— Глубина девяносто!

— Продуть!

Еще одна цистерна освободилась.

— Глубина?

— Девяносто.

Пауза в полсекунды, но похожая на вечность. Темноту, холодный мрак отсека рвет несильный свет аварийных фонарей. Безжизненным блеском отсвечивает латунь штурвалов; стекла приборов мерцают, как куски нетающего, вечного льда. Тишина. Нет никого… Как будто бы нет никого, хотя здесь и были, и жили, и чувствовали… никого. Тишина. И в этой тишине негромкий голос. Даже не столько команда, сколько раздумье, мысль вырвавшаяся нечаянно.

— Стоп продувать… Осмотреться в отсеках… Врезались в дно, — и уже более громко, обычно, по-барабановски, разносится суровая команда:

— Аварийная тревога!.. Акустики, слушать чужую лодку!

Акустики докладывают, что ничего не слышат. Ничего…

V

Мужья, посмеиваясь, иногда говорили, что вы, мол, больше нашего знаете. Вы можете без ошибки сказать, когда нам сыграют тревогу, когда прикажут идти в море и когда дадут команду вернуться.

В шутках этих была доля истины. Дело в том, что невеликая военно-морская база была почти вся видна из окон многоэтажных домов, в которых жили офицерские семьи. И если из месяца в месяц наблюдать жизнь причалов, замечать какие-то перемены около здания штаба, угадывать, о чем корабль на рейде переговаривается с береговым постом, то будешь иной раз видеть: что-то готовится. Не осведомленность, а догадка, порой очень верная, подсказанная не знанием, но интуицией, позволяла жене офицера-подводника «сообщить» иногда мужу нечто такое, что высшее командование еще от него скрывало. Как после этого не шутить: «Вы больше нашего знаете»?

Сейчас никто не мог сказать, надолго ли причалы стали пустыми. Даже болтливая жена начальника штаба бригады, целыми вечерами крутившая на проигрывателе модную пластинку и подпевавшая томной певице «Я ждать тебя устала», даже и она неопределенно пожимала плечами.

Никто не мог сказать: учение ли это, когда лодки на полигонах?

…Она считала дни. Она всегда считала дни, когда разлука была долгой, — не могла привыкнуть к разлукам.

Теперь было особенно трудно, потому что и приблизительно не знали дня, в который можно ждать их возвращения.

Иной раз, как ни томит тоска ожидания, но веришь: вот в это утро звякнет в замочной скважине ключ. И не откроешь еще глаз, а будешь знать — он здесь. Повесил тихо плащ. Склонился над кроваткой дочки — заглянул. И шагом неслышным, на носках, неловко раскачиваясь, идет. Будто боится спугнуть твой сон, хотя почти уверен: не спит, ждет.

Сейчас она не знала, когда наступит это утро. И каждый раз, проснувшись но не открыв еще глаз, она видела, как, сделав поворот в широком устье бухты, идет сюда, к причалу, лодка. Над водой строгая темно-зеленая башенка. Впереди, как плоский клин, лежит полоса носовой надстройки. Серебристо-светлые струи разбегаются от носа корабля по голубовато-серой поверхности бухты. Это — если смотреть закрытыми глазами.

А если открыть их и, приподнявшись на локте, взглянуть в окно, то будет видна голубовато-серая бухта. Широкое устье ее. Но ни в бухте. Ни в устье. Ни там, до самых боновых ворот — никого. Все совершенно спокойно. Все в утренней туманной дымке будто спит. Никакого движения. Не входит в бухту, развернувшись в ее широком устье, неторопливая подводная лодка. Не входит…

* * *

Прежде всего во все отсеки дали свет. Это можно было сделать, потому что, хотя и шли под резким углом вниз и под этим же резким углом врезались в донный ил, но электролит в аккумуляторных батареях не расплескался. Повреждения в электропроводке быстро нашли и устранили…