По маршруту 26-й

Электролит сейчас хлынул их из ям. Это простое, безобидное слово: электролит. А это же серная кислота высокой концентрации. Водород… Да сейчас уже все равно: водород ли, углекислота ли заполняют отсеки. Если уже потеряли остойчивость. Если уже переместился центр тяжести. Если уже сейчас сделано дело…

Задыхался. Сейчас уже хватал, потому что искал воздуха, большие глотки горькой воды. Хватал. И видел, как все гуще и гуще становится темнота воды, идущей над мостиком, над рубкой, над лодкой.

«Все…»

Бывают минуты, когда человек становится бессильным.

«Все!»

И руки есть и голова. Воля не оставила. Силы души на месте. Но — все!..

И все же — надежда. Пока жив человек, жива и надежда. Что может спасти сейчас?.. если был очень мудрым инженерный расчет. Если тот, незнакомый и далекий сейчас человек, если не спал он ночей, думал… Не о красоте и изяществе корпуса, но о прочности, абсолютной надежности каждой линии, каждой строгой черты корабля…

Если очень крепка эта сталь. Если люди, которые возле уральских мартенов, с беспокойством вглядывались в пламя гудевшей печи. Если каждый чужой, незнакомый отсвет заставлял насторожиться их, каждый лишний всполох был ими замечен. Если металл был выношен, выхожен ими, как заботливой матерью вынашивается любимый дорогой первенец.

Если есть запас прочности. Самый щедрый, самый богатый. В каждом шве электросварки, в каждой заклепке. Запас остойчивости. Запас доброты, запас великой человеческой души, вложенный в металл, одухотворяющий, укрепляющий этот металл…

Задыхался…

И еще знал: сейчас бегут! Боцман Шайтанкин добежал до кормового отсека. И пусть лодка вверх килем, а боцман вместе с Ситниковым, схватив аварийные фонари, будут лезть сейчас под трубы торпедных аппаратов. И еще… Еще стоит сейчас простой, неунывающий Оскаров, парнишка, который, как пришел на лодку, ни разу еще не растерялся. Не показывал, что смущен и растерян. Стоит у станции правого электромотора. И знает, понял он сейчас, этот спокойный, уверенный парень, что на него и на мотор его, на силу мотора, бесшумную, но могучую, на них надежда лодки. Выгребут ли, вывернут ли нос корабля навстречу волне? Выстоят ли, не растеряются ли, хотя ни разу не терялись… Кто не терялись? Оскаров?.. Мотор? Разве можно говорить: не терялись? Мотор — не терялись…

Мысли путались… Путались. Задыхался.

И вдруг будто молния осветила картину. Уже не работает сознание, но только — картина в потухающих глазах.

В базе, в зеленом сквере — рубка лодки, как будто бы поднимающейся из зелени и цветов. На рубке — крупные буквы и номер: «ПЛ-26». Мемориальная доска и имена экипажа.

Вечером, когда лучи солнца падают прямо в лоб рубки, то как бы зажигаются ее ходовые огни: в солнечном свете начинают гореть зеленое и красное стекла, прикрывающие лампочки по бортам. Кажется, что сейчас распахнется люк. Наверху, над рубкой, появится веселый, улыбающийся Степан Игнатюк, крикнет: «Продуть балласт!»

Не оживает рубка в тихом зеленом сквере. Играют около нее ребятишки. На нее не поднимаются. Не переступают низкую, до колен, загородочку, от которой живые, как волны вечернего моря, к рубке легли травы и цветы.

ПЛ-26 — маленькая загадка большого, сурового Двадцатого века…

Он задыхался, но чувствовал, как вал, этот гигантский вал, ворвавшийся хозяином на мостик, давивший, ломавший корабль, как вал этот скатывается, сдается. Его разбрасывает, раздвигает могучая сила. Будто это не мотор Оскарова, заставивший слушаться лодку, но будто это там внизу все встали вдруг, уперлись. И хотя их ломало, хотя их давило, хотя их пыталось смять — не поддались. Уперлись все, разом, силой единою, и лодка, силе этой послушная, выворачивала нос навстречу гигантскому валу, пробивала, прорезала его.

* * *

Она ждала. Она ненавидела свою соседку по этажу за модную томную песенку-танго «Я ждать тебя устала…». Ей были ненавистны эти слова. Она ждала…

И она дождалась.

Однажды ранним утром, развернувшись в широком устье, вошла в бухту лодка.

Все другие лодки были здесь. Она их не считала, но знала это точно. По многим причинам. Если тот офицер и другой офицер появлялись в клубе, если в библиотеку жена третьего пришла вместе с ним, если четвертый играет в волейбол — значит, все здесь.

Когда какой-либо лодки не было у пирса, сразу глаз женщины замечал своеобразную пустоту где-то здесь, в жизни, что шла рядом.

Все лодки были у пирса. И вошла еще одна. Неторопливая, спокойная, как все они, когда подходят, швартуются.

Она распахнула окно и, не чувствуя холода, осеннего ветра, трепавшего ее ночную рубашку, стояла.

Лодка скрылась за мысом, прошла к пирсу. Она все стояла.

Через полчаса забарабанила соседка. Стала звать ее по имени-отчеству.

— Вы слышите, ваш вернулся. Вернулся ваш. Только что из штаба сообщили. Слышите?

— Спасибо…