По месту жительства

Олин отец — Андрей Андреевич Коровкин — бессменный парторг нашего факультета, поэтому новости факультетской кухни мы узнаем из первых рук.

— Ничего особенного, — начинает Оля, — будничные дрязги. Бузенко пробует копать под Леонова, забыть не может, как тот обошел его с Монреалем и Канберрой.

— Как же! Монреаль ему нужен, — с ненавистью перебивает Сузи. — Куда конь с копытом, туда и рак с клешней.

— Да, но и шеф не дремлет, — продолжает Оля, — предложил назначить комиссию на бузенковские лекции. Спросил студентов, довольны ли они Мишкой. Те разгомонились, раскудахтались, невыносимо, мол, тоска собачья. Тут шеф их и подловил, — напишите коллективную жалобу в деканат, раз у вас есть претензии. А ребята ввязываться не хотят — боятся. Подождем, говорят, сначала, кто кому глотку перегрызет.

— Ох, уж эта война титанов, — усмехается Белоусов. — Но против шефа Бузенко слабак.

— Да, ребята, новость! — вспоминает Ольга. — Наш Миронов докторскую закончил. Интересно, пустит его Леонов в доктора?

— Держи карман шире. — Эдик энергично трясет головой. — На кой ему хрен на кафедре третий профессор? Да он задушит нашу глухую тетерю, как цыпленка.

— Чего вы злобничаете, — мягко говорит Вера Городецкая. — Миронов вовсе не глухой, склероз у него от старости, и он просто не понимает ничего.

— У него с детства склероз или врожденное слабоумие, — упорствует Эдик, — необходимое качество для профессора.

— Конечно, если бы Миронов с Бузенко объединились, они бы сковырнули Леонова, — говорит Женя Лукьянов, — но разве ума на это хватит?

— Факт, не хватит. — Оля пудрит нос и, оскалившись, несколько секунд любуется своими зубами. — Мнение парткома таково, что Леонов их обоих приструнит и уделает.

— Да ну их к фигам! — Алеша Бондарчук включает магнитофон. — Танцы, товарищи!

Он приглашает Олю, Женя Лукьянов подходит к Вере Городецкий, Сусанна кладет руки на Славины плечи. Я с удивлением замечаю, как они, тесно прижавшись друг к другу, воркуют в углу.

Уже поздно. Изредка звонит телефон, — это домочадцы обеспокоены нашим отсутствием. Разомлевшие от музыки и водки, мы чувствуем друг к другу доверие и нежность. Даже молчаливый Йович, рассеянно стряхивая пепел себе на колени, рассказывает что-то Риве Соломоновне. Рива оживленно улыбается, машинально складывая фантик от «Белочки». В мерцающем свете урановых лампочек ее плоское лицо кажется юным и миловидным. Расходиться не хочется.

— Давай-ка, Славка, — вдруг говорит Эдик, — почитай нам что-нибудь.

— Да нет, ребята. Ничего готового с собой нет, — отнекивается Слава.

— Только не ври. Ты год уже создаешь свой нетленный шедевр. Мы с Ольгой прямо изнываем от любопытства.

— Почитай, Слава, правда… — раздается вокруг, — должны же быть у тебя если не читатели, то хоть слушатели.

Белоусов еще немного сопротивляется, потом залпом опрокидывает стакан вина и уходит в мерзлотку. Возвращается он с толстой папкой.

— Я прочту вам отрывок из повести, — говорит он, — называется она: «Всяк сюда входящий»…

…Слава кончил. В коридоре надрывался телефон. Алеша, запустив пальцы в светлые вихры, раскачивался на табуретке, по Вериным щекам протянулись дорожки размазанной туши. Внезапно Йович встал, опрокинув стул, и подошел к окну. Все зашевелились. Женя, судорожно схватив бутылку, смахнул со стола стакан. Он разлетелся вдребезги.

— Нет, — сказала Оля. — Нет, это невозможно! Такого не может быть.

Слава молчал. Я подошла к стоящему спиной Йовичу и попросила сигарету. Прикуривая из его ладоней, я впервые заметила его изуродованные, жесткие, испещренные морщинами руки.

— Какой же вы, Слава, непуганый, — медленно сказал Григорий Йович.

— А что? Прошли и канули в вечность времена… — развязно начал Эдик, но, споткнувшись о тоскливый взгляд Йовичевых белесых глаз, смешался и замолчал.

Внезапно все заторопились по домам.

— Откуда, Слава, вы все это знаете? — обернулась в дверях Рива Соломоновна.

— Мой отец был начальником лагеря, — ровным голосом ответил Белоусов. — Я вырос там.

Глава VIII. «Похмелье»

На следующий день я уехала кататься на лыжах в Эстонию. Велик был размах моего нахальства — я даже не предупредила Леонова об отъезде, не говоря уже о таких формальностях, как «взять отпуск» или хотя бы симулировать радикулит и пристойно удалиться на бюллетень. Моя мама и тетка сокрушенно качали головами, цокали языками и, вспоминая, чем грозило пятиминутное опоздание на работу в славные времена их комсомольской юности, — ждали с минуты на минуту страшного для меня возмездия.

Когда через десять дней я с лыжами и рюкзаком ввалилась в дом, мама встретила меня с выражением мрачного торжества.

— Я же тебе говорила… Леонов названивал ежедневно, и я выкручивалась, как уж на сковороде. Уволь меня от лжи на старости лет…

И верно. Не успела я съесть суп, как позвонил Алексей Николаевич.

— Пятый день вас разыскиваю, — раздраженно сказал он, — куда это вы пропали?

Я на секунду замешкалась, подбирая в уме лучшую версию. Но шеф был нетерпелив:

— Ладно, не мучайтесь, — великодушно сказал он. — В Усть-Нарве много снега?

Я облегченно вздохнула.