По направлению к Рихтеру

По этим маршрутам Рихтер чаще всего попадал в Европу. Основной маршрут — через Минск, Брест и Польшу. «Запасной» — через Киев, Западную Украину и Прагу. По дороге останавливался в самых маленьких городах — в Чернигове, Бобруйске, Молодечно… Не упускал случая поиграть в какой-нибудь новой «дыре». «Почему вы так неуважительно — «дыра»? Да, город N. действительно похож на «дыру». Одна длинная улица… (И неподражаемый свист). Но ведь люди там очень хорошие. Они не виноваты, что здесь родились. У них есть корова, а у вас нет».

Мы направлялись в Киев. Митя Дорлиак довозил нас до Брянска. Там по плану должна была встречать машина Киевской филармонии.

Выехали рано. Заняв привычное переднее сидение, Рихтер дремал не больше получаса, остальное время, почти не шелохнувшись, следил за дорогой: «Вот хороший город. В следующий раз я буду здесь играть. И совсем не дыра!»

В Киеве я играл много — больше только в Москве и Ленинграде. У меня там есть настроение играть. Но вкус у них… избирательный. Что-то нравится, а что-то… например, Прокофьев. Ни Вторую сонату, ни Седьмую они так и не переварили.

И Шимановского завтра не переварят[80]. Вторая соната — очень пиротехническая! То темно, хоть в глаза выстрели, а то искры… искры изо рта[81]. Не забывайте, мы приближаемся к гоголевским местам.

Прокофьева сначала и в Америке не хотели. Когда узнали, что я буду целый вечер его играть… За это я их «угостил» Шимановским и Хиндемитом — вот тогда они на Прокофьева сразу переметнулись: ах, какой у вас Прокофьев! Мы думали, что это только для бисов, а, оказывается, и детей можно водить!

На счет детей у Прокофьева была точка зрения- Первая часть Шестой сонаты ему представлялась строительством нового человека. Я видел индустриализацию… или электрификацию, что хотите. Он настаивал на автомате, «человеке-машине». «В Америке уже вплотную к этому подошли! — Прокофьев сказал это радостно, как будто грядет что-то лучезарно-прекрасное. — А в конце сонаты, когда начинается «азбука Морзе»… автоматы между собой переговариваются».

Рихтер наглядно изобразил последние такты на переднем стекле, чем заслужил нарекание водителя.

Нейгаузу он даже обрисовал, как будет выглядеть «новый человек». «У него совершенно не будет охоты разговаривать, все будет происходить с помощью телепатии. Посылаешь кому-нибудь свой видеообраз, а в нем заложена вся информация: и литературная программа, и соответствующая музыка, и какая-нибудь криптограмма». Говорилось это в присущей Прокофьеву лукаво-деловой манере.

Я замечал в нем склонность к чему-нибудь эдакому, к небольшим странностям… В последних октавах Первого концерта ему мерещились танцующие стулья. И так грохочет оркестр, грохочет все, так еще стулья в Зале Чайковского — вы только представьте! Мейерхольду такое не снилось.

Все, пересадка… Город-герой Брянск!

Простившись с Митей, пересаживаемся в машину с киевскими номерами. Святослав Теофилович обходит ее с четырех сторон, словно проверяя колеса. Грозно смотрит на радио. «Музыка будет?» — спрашивает он водителя. «Полная звукоизоляция!» — следует незамедлительный ответ.

В Брянске четыре раза играл. Это как перевалочный пункт. Тут прямо на концерте встал человек… видимо не очень в себе… и из первого ряда: «Слава, это еще божественней, чем раньше!». Почти в полный голос. Зал аж мертвый, они почему-то подумали, что я могу остановиться.

Может и в самом деле Прокофьев прав насчет видеообразов? У Пазолини я видел изумительный фильм «Теорема». Надо привести вам кассету. Главное, что там совершенно не говорят. Так построено действие, что все понятно без слов.