Давно не охватывала такая дрожь — как после Мравинского. Он дирижировал Пятой. Все ведь давно знают: это что-то вальсообразное, милое уху Попахивает детством, первыми походами в филармонию. А в его игре — электрическое потрясение, ничего «милого уху»! Не забуду, как в конце первой части он грянул в воздухе кулаками, и оттого его тень покрыла весь оркестр. Покачнулись люстры — как при подземном толчке, который я однажды уже пережил. В Японии. Все начали меня утешать: всего несколько баллов, несколько баллов… для жизни совсем не опасно! А тут ведь — опасно, страшно опасно!
В финале — марш валькирий, у которых косы как змеи.
Три недостижимые дирижерские высоты (субъективно):
Фуртвенглер — «Тристан».
Мравинский — Пятая Чайковского, Восьмая Шостаковича.
Дезормьер — «Море», «Арлезианка».[228]
Рахманинов
Богоматерь Одигитрия. Знаете, что это в переводе? — Путеводительница! Я ей поклоняюсь. Видел эту икону в Эрмитаже. У нее на руке — отрок. Икона плохо сохранилась, поэтому отрок остался без левого глаза. Я смотрел в его открытый правый… и вдруг услышал, как Богоматерь шепчет: «Это я помогла монаху Теофилу!» Еще папа рассказывал эту легенду — как средневековый монах Теофил заложил душу черту, но сделка была отменена. Благодаря чудесной помощи Богоматери. Теперь я знаю ее имя — Одигитрия!
Любимая пьеса у Клейста — «Пентесилея»[229]
. Про амазонок. Вообще, Рахманинов — «амазоночный» композитор.По их обычаю каждая из амазонок должна покорить воина из числа врагов. Вам жалко Ахилла? (пожимает плечами). Каждый из нас дает кому-нибудь себя покорить.
Совсем другое дело — амазонки Лотрека[230]
. У них не столько сила, сколько тайна, даже эфемерность. Мне кажется, что все лотрековские певички, проститутки — мои большие приятельницы. Во всяком случае, одна из них — с греческим профилем и смахивающая на Элен Вари — дарила мне хризантемы[231]. Желтенькие. И говорила при этом: «Не забывайте, ведь я проститутка! Но буду вашей за мазурку Шопена!»Игры светлячков. Для меня они — эльфы! Иногда зажигаются серебристые огоньки, иногда — огуречно-зеленые. Перемигиваются.
Белогвардейский. В общем, почитайте «Дни Турбиных».
Вронский вспоминает скачки. Как его лошадь повалилась на бок, как он бил ее каблуком. В самом конце — Вронский покидает ипподром.
Лучший этюд у Рахманинова и лучшая картина.
Скрябин
По настроению — Восьмой сонет Шекспира[232]
. Даже поддается подтекстовке.Привет Петру Ильичу. Надо играть очень быстро — как будто ребенок плещется в ванне.
У Малевича есть эскизы костюмов к какой-то мистерии[233]
. Вероятно, только задуманной. Мне понравился костюм Похоронщика. Если б я такого встретил на кладбище… Что-то угловато-средневековое, с фиолетовым лицом.По Розенкрейцерам, — как объяснял А.Г. Габричевский, — си-мажор — основной тон человека. В общем, я не против. Но все равно странно… Ведь в си-мажоре не так уж много музыки.
В этой прелюдии — человек весьма расслабленный, дремлющий.
Во Второй сонате Скрябина побочная тема первой части тоже в си-мажоре. Как экономно он пользуется водой — не то, что Рахманинов!
Прелюдия — «прощай, минор», совершенно клейстовская. А я — клейстовский персонаж.
Клейст знакомится с женщиной, которая замужем и смертельно больна. К тому же, в почтенном возрасте. Они где-то уединяются. Сначала Клейст стреляет в нее, и сразу — в себя. Разве этого нет в музыке?
Скрябин сказал — «невыносимая боль». Болит голова, один из ее желудочков. Вообще, я побаиваюсь играть эту прелюдию из-за того, что на 74-й год мне нагадали что-то не совсем хорошее. И ведь Скрябин после этого ничего не написал — умер А у меня — депрессия, довольно затяжная, малоприятная.
Так что число 74 недолюбливаю. А еще недолюбпиваю 16. Opus 16 у Шумана — «Крейслериана» Не в ладах с этой музыкой, только последние две пьесы нравятся. 16-ая прелюдия Шопена — ни за что! 16-ый концерт Моцарта уговаривали японцы. Хороший концерт, но 17-ый лучше. 16-ая соната Бетховена — для Гринберг и Юдиной. 16-ую мимолетность Прокофьева попробовал… но так и не сподвигся. 16-ую прелюдию и фугу Шостаковича… даже музыки не помню.
Прокофьев
Мир Дега. Больше всего люблю «Балетный класс» и этого репетитора с палкой[234]
— посреди класса. В конце он к кому-нибудь палкой приложится.Лучше Дега никто балет не писал.