По направлению к Свану

– Да нет, клянусь тебе! И потом, я, должно быть, наговорила на себя лишнего – до конца это у меня никогда не доходило.

Он улыбнулся и продолжал:

– Ну что там, это не важно, жаль только, что ты не хочешь сказать – с кем. Если б я ее себе ясно представил, я бы перестал о ней думать. Ведь я о тебе же забочусь: тогда бы я от тебя отстал. Когда что-нибудь себе представишь, это так успокаивает! Самое ужасное – это когда нельзя вообразить. Но ты и так уже была со мной достаточно откровенна – больше я не буду тебе надоедать. Ты для меня столько сделала – огромное тебе спасибо! С этим покончено. Только один вопрос: давно это было?

– Ах, Шарль, ты меня извел! В незапамятные времена. Я совершенно об этом позабыла – можно подумать, что ты нарочно мне об этом напоминаешь. Что ж, ты достигнешь своей цели, – отчасти по глупости, отчасти умышленно уколола его она.

– Мне только хотелось выяснить, было это до нашего знакомства или после. Вопрос вполне естественный. Это происходило здесь? Не скажешь ли, в какой из вечеров, чтобы я восстановил в памяти, чем я был занят в тот вечер? Согласись, Одетта, радость моя, что ведь ты не могла забыть – с кем?

– Да нет же, не помню! Кажется, вечером, в Булонском лесу, когда ты приехал к нам на остров. Ты ужинал у принцессы де Лом, – сказала Одетта, радуясь, что припомнила подробность, свидетельствовавшую о ее правдивости. – За соседним столиком сидела женщина, с которой мы давным-давно не видались. Она мне предложила: «Зайдемте вон за тот камень, посмотрим, как вода блестит под луной». Я зевнула и ответила ей: «Нет, я устала, мне и здесь хорошо». Она начала уверять меня, что сегодня лунный свет как-то особенно прекрасен. Я ей сказала: «Вранье!» Я отлично понимала, чего ей хочется.

Одетта рассказывала со смешком – то ли потому, что это казалось ей вполне естественным, то ли желая показать, что она не придает этому особого значения, то ли боясь, что ее лицо может принять виноватое выражение. Но, взглянув на Свана в упор, она заговорила по-другому:

– Противный! Тебе нравится меня мучить, заставлять меня лгать, – я поневоле лгу, чтобы ты оставил меня в покое.

Этот второй удар, нанесенный Свану, был еще жесточе первого. Сван никак не мог предполагать, что это произошло так недавно, почти у него на глазах, а он ничего и не заметил, что это относилось не к прошлому, которого он не знал, что это происходило вечерами, которые он отлично помнил, которые он проводил с Одеттой, о которых, как ему казалось, он знал все и в которых теперь, когда он на них оглядывался, он видел нечто коварное и жестокое; в их вечерах внезапно разверзалась пропасть – этот промежуток времени на острове в Булонском лесу. Одетта была неумна, но она отличалась пленительною естественностью. Она рассказала, она проиграла эту сцену с такой непринужденностью, что Сван, тяжело дыша, видел все: зевок Одетты, камень. Он слышал, как она – увы, весело! – ответила: «Вранье!» Он чувствовал, что сегодня она ничего ему больше не скажет, что сейчас бесполезно ждать от нее дальнейших саморазоблачений; он сказал Одетте: «Прости, бедняжка, я сознаю, что делаю тебе больно, с этим покончено, я не буду больше об этом думать».