По обе стороны любви

Невзрачная, слегка сутулая фигура синьора Брунетто, облаченная в просторный плащ подобающего его годам темно-оливкового цвета, терялась среди щегольских синих и алых мантелло и пестрых жилетов, сияющих драгоценными пуговицами. Однако голос магистра Латини, хотя надтреснутый и несколько скрипучий, легко разносился вокруг и достигал, казалось, даже противоположного берега Арно. Поглощающее же внимание, с которым слушала его верная свита, свидетельствовало о том, что в этот день речь магистра была посвящена наиболее почитаемому им искусству — искусству управления государством.

— Грехопадение Адама! — негромко, но отчетливо проговорил мессер Брунетто и приостановился, слегка приподняв руку в знак важности своих слов. — Вот что указывает нам на истинную причину происхождения государства!

Легкий ропот удивления среди слушателей заставил его сделать паузу. Как искусный оратор, он дал улечься этому порыву и выждал еще минуту, прежде чем продолжал:

— Слабая природа человека — натура хоминум! — отдала его во власть чувственных страстей. И, увы, она же — натура хоминум! — привела к изгнанию Адама и совратившей его Евы из кущ эдемских. И бесчисленное множество раз с тех пор убеждался человек в бессилии своем перед искушениями, что подстерегают его род на каждом шагу!

Тут еще раз печально замедлилась речь синьора Брунетто, и озабоченность выразилась на лицах окружающих его.

— Но означает ли это, что человек безвозвратно утратил путь к счастью? — вдруг с недоумением спросил он, похоже, сам себя.

После этих слов свершилось чудо: фигура магистра Латини словно бы вознеслась над слушателями, над старым мостом и конной статуей, неизвестно за что прозванной горожанами Марсом. И уже оттуда, с высоты, он звучно возвестил во всеуслышание:

— «Нет! — отвечаю я. — Ибо древние говорят нам: «Ниль диспэрандум!» «Никогда не отчаивайся!»

Нестройные возгласы: «Так!», «Виват!» и даже «Нэ цедэ малис!» — «Не падай духом в несчастье!» — подтвердили полное согласие просвещенной аудитории с мнением магистра.

— Подобно тому как искусный лекарь устремляет всю силу своего ума к единой цели — излечению больного, — продолжал сэр Брунетто, и голос его обретал все большую звучность и мощь, — подобно тому как перебирает он и пробует одно снадобье за другим, не теряя надежды и уповая на милость Божию, — точно так же и мы должны без устали и жалоб искать свой путь к спасению человека от сетей алчности, гордыни и разврата, путь к удалению его из гнездилища лжи и корысти. И путь этот неминуемо ведет нас к установлению государства!

Переведя дыхание и убедившись, что высказанный тезис зажег искру надежды в обращенных к нему глазах, мессер Латини приступил к доказательству.

— Ибо государство, — повел он речь далее, — не несет на себе печати древнего проклятия. Разумно и справедливо устроенное государство, плод чистых помыслов, светлой мысли и твердой воли, способно обуздать низменную человеческую природу и уберечь человека от самого себя. А это означает, что именно оно может и должно сделать человека счастливым и совершенным!

И снова в толпе поднялся одобрительный ропот, но скоро смолк, ибо магистр не останавливался более. Речь его подхватила и властно увлекла слушателей подобно январскому норд-осту, что хозяйничал по ту сторону Апеннин и прозывался «атроче» — «неумолимый».

— Только твердому и разумному государственному устройству под силу удержать от греха, а возможно, и возвысить натуру человеческую! И только высокое искусство управления — политика! — может привести нас, грешных, к счастливому состоянию, называемому в Писании полнотой времен. Однако искусство это, равно как и другие высокие искусства, доступно не каждому. Ибо лишь мудрый пастырь, истинный политик, поставленный во главе государства, способен указать нам верный путь. Однако каков должен быть этот муж и по каким делам должны мы узнать его?

С этими словами искуснейший из риторов снова обвел взглядом собравшихся, как бы надеясь узреть мудрого пастыря-политика среди присутствующих, но, не обнаружив такового, продолжил рассуждения:

— Без сомнения, три главнейшие добродетели — справедливость, почтение к закону и стремление к истине…

— Но почему же достойный политик — это обязательно муж, а не жена, мессер Латини?

Речь магистра была перебита! Слушатели негодующе ахнули.

Несуразный вопрос, оказалось, осмелился задать смазливый юнец с завитыми локонами под громадной, причудливо изогнутой шляпой.

Сэр Брунетто лишь мельком покосился на него, ибо не в обычае магистра было уделять внимание неучтивым и необразованным молодчикам. Юный франт был ему неведом — скорее всего заезжий болонский студиозус из тех, что вместо лекций по логике горланят непристойности в тавернах. Впрочем, в лице его и посадке головы угадывалось и нечто знакомое… Не отпрыск ли это старинного флорентийского рода, позорящий родительское имя? Мысль эта промелькнула в голове сэра Брунетто, прежде чем он отвернулся, собираясь завершить прерванную мысль стройным логическим умозаключением.