По обе стороны любви

Воспитанники же убежденных литераторов вплоть до одиннадцатого класса не отличают прилагательных от причастий, а из всей орфографии помнят только, что «уж замуж невтерпеж». Зато читают они не менее тридцати процентов объема программных произведений и обожают пересказывать любимые эпизоды, с жаром комментируя: «Наконец Муму выросла и оказалась девушкой!» или «Онегин оценил не внешность, а внутренность Татьяны».

Не менее, чем методика преподавания, различаются быт и нравы учителей-словесников.

Имеются среди них фигуры подлинно титанического масштаба, даже с соседями по даче говорящие языком Державина.

Встречаются также кроткие мученицы, в первые же полгода лишившиеся голосовых связок и вынужденные бессловесно сносить выходки учеников, причуды администрации и произвол домашних.

Есть, наконец, и жертвы художественной силы слова, обнаруживающие явные признаки раздвоения личности между собой и любимыми героями.

Вероника принадлежала, несомненно, к последнему типу.

Изучая очередной классический роман, она вживалась в образы персонажей настолько добросовестно, что начинала ощущать их проблемы и черты характера как свои собственные. Однако черты эти бывали обычно, увы, не из лучших. Становилось очевидно, например, что она небыстра умом и наивно-привязчива, как лермонтовский Максим Максимыч, временами обуреваема нелепыми философскими теориями, подобно Родиону Раскольникову, а кроме того, ленива и безвольна в точности как Илья Ильич Обломов.

Сейчас, приближаясь к дому в густых сумерках, она ощущала себя скорее Николаем Ростовым, возвращающимся домой после ужасающего проигрыша Долохову — с той разницей, что проиграла она не деньги, а время и внимание, по праву принадлежащие ее семье. Как отнесутся к вопиющему проступку домашние?! Возможно ли надеяться на прощение, в особенности в такой час, когда полагается убирать со стола после уютного семейного ужина?..

Впрочем, из домашних дома только дети. У мужа в цеху не было электричества, так что теперь работают по две смены… Ну хоть в одном ей повезло!

Дом Вероники, представлявший собой, собственно, половину обветшалого купеческого особнячка, имел два входа. Тот, который вел в Вероникину квартиру, считался когда-то «черным» и располагался с торца здания, в подворотне.

Она неслышно поднялась по ступенькам крохотного крылечка и коротко постучала.

Никакого ответа не последовало.

Вздохнув, она постучала еще раз, погромче. В окнах горел свет, но ничего похожего на звук шагов не доносилось из-за двери.

В этот момент с улицы в подворотню нырнул неопрятный тип — похоже, бомж — и, прицелившись глазами ей в лицо, стал приближаться неверной походкой. Вероника уткнулась в дверь и заколотила что было сил. С двери посыпались ошметки краски — когда-то ярко-голубой, а теперь линяло-белесой.

— Между прочим, здесь звонок есть, — наставительно заметил бомж из-за ее спины и ткнул пальцем в направлении пластмассовой коробки с кнопкой.

— Знаю, он не работает. Я тут живу, — скороговоркой объяснила Вероника, не поворачиваясь.

— А-а, — протянул бомж с неясной интонацией.

Хотя почему неясной? С отчетливой интонацией презрения…

Она оглянулась, как бы намереваясь что-то объяснить, но мужская фигура уже растаяла в темноте.

Тем временем за дверью зашлепали тяжеленькие Туськины шажки.

Туська была сконструирована солидно и убедительно: идеально круглая голова, квадратно-округлое тельце, овальные ручки в перетяжках и коротенькие ножки-тумбочки.

— Мама, — утвердительно молвила она из-за двери.

— Мама, мама, — подтвердила Вероника, — зови Маришку открывать!

Послышались еще шаги, возня, смех, «Ничего не говори, понятно?» — и наконец щелканье замка.

— Чего это не говори? — насторожилась Вероника, включая свет и разглядывая обеих чад.

Туська стояла торжественно-безмолвно, хитро сверкая глазами. Маришка маячила поодаль в грациозной третьей позиции, скромно потупя взор. Щеки у обеих розовые, вид здоровый и как будто невинный.

— Разбили чего? — на всякий случай предположила Вероника, начисто забыв о собственной вине.

Маришка прыснула и подпрыгнула на месте.

Туська укоризненно вымолвила:

— Мама! Ты не видишь?! — И, вытянув шею, повертела головой.

Вероника похолодела.

Тоненькие кудряшки, осенявшие Туську прозрачным золотистым нимбом, исчезли! Сквозь короткие неровные прядки жалобно просвечивала розовая кожица.

— Марина… — прошептала Вероника, все еще не веря глазам.

У Маришки тут же опустились плечи, вытянулась шея и вдвое увеличились глаза, до краев исполненные обидчивого удивления. Без сомнения, этого ребенка ждало незаурядное сценическое будущее.

— Правда же, я теперь красивая, как мальчик? — теребила руку матери Туська, доверчивая душа.

— М-м, — простонала та, отворачиваясь и посылая цирюльнице красноречивый взгляд.

— Ну жарко же, мам! Туська сказала, ей жарко. Она сама просила! — бесстыдно отреклась от ответственности виновница.

— В конце сентября — жарко? А что ж и себя не подстригла? — осведомилась Вероника, сдерживаясь из последних сил.

— Самой себя знаешь как трудно! У нас в классе некоторые девочки пробовали — несимметрично получается.