По обе стороны огня [Сборник litres]

— Кхе-кхе-кхе, — тоненько, любовно, по-голубиному прокашлял Декхан, берясь за стакан, пробормотал слова, что произносят выпивохи всех городов и весей, где бы они ни жили! — Будем здоровы! Здоровье — главное, остальное — купим.

Залпом опрокинул. Даже не поморщился. И завязался неторопливый добрый разговор под кряхтенье кипящего самовара, под убаюкивающий Галин голос, которая укладывала спать «младшего научного сотрудника», под звон проступающих в ночи звезд и звуки горной тьмы, вобравшей в себя и грохот далеких лавин, и стрельбу лопающегося ледника, и крики сонных кекликов, прячущихся в мягких снежниках, и скрипучий шепот давно умерших людей, заточенных в глиняные домики местного мазара.

Хорошо и покойно было, тепло.

Декхан рассказывал, как он первый раз нюхал насвой — смесь крепкого, стреляющего и в бровь, и в глаз табака, смешанного с золой, — пырскал, кхекал, чихал, и все давились от смеха, глядя на представление, которое устроил нам экспедитор. Саня делился диковинными историями, коими была довольно плотно набита его репортерская практика: однажды его на Севере приняли за американского шпиона и посадили в холодную — «для устрашения, чтоб дал верные показания», в другой раз в сибирской таежной глухомани нос к носу столкнулся он с медведем и, удирая от рассердившегося хозяина тайги, установил мировой рекорд по бегу, в общем, у Сани, как и у всякого газетчика, имелось свое прошлое. И анекдотов у него в запасе было немало.

Стонала, тужилась за оконцами хаты ночь, звезды тянули свою заунывную песню, один рассказ менял другой, а у меня все не выходил из головы проводник — большеплечий, в старом халате, с темным металлическим лицом и белесыми, явно порченными какой-то болезнью глазами. И эти старческие ложбинки на затылке, пропитанные потом, и сгорбленная, будто под тяжелый мешок подставленная, спина. Что-то горестное, печальное, щемящее было во всем его облике. А точная, донельзя ковбойская, почти ухарская стрельба по пятакам, лихое умение дырявить монеты посредине?!

Нет, тут явно была сокрыта какая-то загадка. Декхан, уроженец здешних мест, не знает этого старика, лишь видел пару раз, «плов ел», и все… Может быть, Леша знает и что-нибудь сообщит о нашем проводнике?

Выждав момент, когда отзвучала очередная история и затих последний раскат хохота — и как только среди этого несносного грома, шума и возни спит «младший научный сотрудник» Петька? — я все же пристал с вопросом к Леше:

— А кто этот старик проводник? Томир-Адам… Доставил нас сюда, уехал не попрощавшись… Кто он? Странный какой-то старик.

Леша посерьезнел, даже как-то посуровел лицом, на лбу у него возникла ломаная складка. Поглядел на меня, на Саню, на Декхана, потер пальцами переносицу, будто устал смотреть на нас. Было слышно, как плещется в берегах обмелевшая река, ворочаются сонные зайцы в кустах, медленно передвигаются, вскидывая спутанные ноги, лошади, стригущие траву на сочной плешке за метеостанцией.

— Вы что, разве не знаете этого человека? — вдруг спросил Леша, снова потер переносицу.

— Нет, — покачал головою Саня. — Он же метрику, извини, нам не предъявлял.

— И все равно, вы должны знать этого человека… Да вы знаете его! — Леша упрямо покрутил головой. — Вы просто не можете его не знать!

— Всюду загадки, загадки, загадки! — пробормотал Саня Литвинцев.

— Ну, мужики-и-и… — досадливо поморщился Леша, словно наше неведение причиняло ему физическую боль. Ломаная складка на Лешином лбу обозначилась сильнее, резкие скобки образовались у рта, в глазах возник тревожный укор.

— Не ясновидцы же мы, чтоб знать каждого старика.

— Нет, не каждого…

— …Его фамилию, где он родился и кто его предки, — Саня не видел Лешиных глаз и упрямо гнул свою линию.

— Эх, мужики, мужики-и… — Леша потискал рукою себе горло, будто наше незнание вызвало у него боль, подрезало дыхание. — Не знаю, помните вы это иль нет, но мне кажется, должны помнить… Была когда-то очень модной и известной книга Георгия Тушкана «Джура». Может быть, вы ее не читали…

— Как «не читали»? — Саня даже вскинулся.

До этого он довольно лихо расправлялся с едой и напитками, выставленными Лешей и Галей, треск, раздающийся у него за ушами, начал заглушать все звуки вокруг: и пугающее уханье, сопровождавшее тяжелый напор кряхтевшей за стенами избушки ночи, и резкое фырканье лошадей, покинувших лужок и начавших жаться к кибиткам, — фыркают, — значит, волков чуют, видно, ходят серые совсем рядом, надо бы Леше выбраться из избушки да пальнуть пару раз в ночь, серые живо бы откатились от аила, — и треск лопающегося ледника. Но вот Саня, сраженный Лешиным вопросом, прекратил свою лихую работу, замер с туго набитым ртом.

— Как «не читали»? — повторил он картаво. — Да это ж мой любимый герой! И его вон, — повел головой в мою сторону. — До сих пор даже целые страницы наизусть помню. Отменный человек был Джура, храбрый, басмачей запросто в бараний рог сгибал, — Саня прожевал наконец, перестал картавить.

— Мы в детстве в Джуру, как в Чапая, играли, — проговорил я.