По обе стороны огня [Сборник litres]

— Чего это он винтовку свою боится оставить? — свистящим, почему-то виноватым шепотом спросил Саня. — Мы же не украдем ее…

Санин вопрос остался без ответа. Да и не нужно было на него отвечать — на бестактность не отвечают. Ох, люди-люди, и где мы только учимся бестактности? Вон какие способности в нас проявляются — любо-дорого каждому из нас ковыряться в чужой душе, исследовать ее складки, закоулки, бугры и низины, сухие тропки и бездонные жидкие топи… Откуда все это?..

Старик тем временем вернулся обратно, молча протянул Декхану пятак. Зеленая ржавь с пятака осыпалась от удара пули, в середине монеты была пробита ровнехонькая, с оглаженными краями дырка. Проводник наш был стрелком высшего класса.

На круглом Декхановом лице возникла какая-то смущенная сутолока, он заширкал носом, начал косить глазами в сторону, на недалекую спокойную воду серебряной реки, на травяные заросли. Томир-Адам внимательно следил за ним. И едва на лице Декхана проступило сомнение, как старик уловил это выражение. В глазах его снова замерцал жидкий металл. Томир-Адам швырнул пробитый пятак на землю, достал из кармана второй, подкинул латунный кругляш, поймал в ладонь, неспешно зашагал к камням.

На сей раз старик ушел еще дальше. Метров на сто. Когда он положил пятак на камень, пятака этого совсем не было видно, он словно бы растаял.

Возвращаясь назад, Томир-Адам выбил из патронника махонький латунный стакашек — использованный патрон, вставил новый, приблизился, неспешно, по-стариковски развернулся и, опять не целясь, навскидку выстрелил.

Какой-то необъяснимый азарт, удивление овладело всеми нами — мы, словно малые дети, школяры-первоклассники, кинулись со всех ног к камню. На бегу меня обошел Саня Литвинцев, выдвинулся вперед. Он даже про горбатость свою, про то, что еще несколько минут назад гнулся калачом, забыл.

Пятак, сброшенный пулей с камня на землю, был пробит точно посередине. Как и первая монета. Пробой был аккуратным, чеканным — залюбуешься.

— Кхе-кхе-кхе… — смущенно закашлял, заулыбался Декхан.

— Этот пятак я себе на память возьму, — тихо проговорил Саня, — детям показывать буду. Чтоб знали: настоящие охотники не только в книжках Фенимора Купера водятся.

— При чем тут Купер? — не выдержал я. — А Джура Георгия Тушкана? Купер — это далеко, у черта на куличках, Америка, прерии, бородатые времена, извини за выражение, а Джура — рядом, здесь же, на Памире.

Пока мы стояли у камня, пробитый пятак рассматривали, старик успел взнуздать своего иноходца, привязал к седельной дужке второго коня, оставив ему повод как можно длиннее, забрался в седло и двинулся по тропе в гору; видно, время поджимало Томир-Адама, раз он так спешил. Был старик хоть и большого роста и разворот плечей имел солидный, а показался нам сейчас усталым, немощным, сирым. Томир-Адам поднимался все выше и выше по тропе, уходя от нас. Изредка он помахивал камчой.

— Вот черт, обидно как, — пробормотал Саня, — со стариком не попрощались. Нехорошо…

Он вприпрыжку пустился к Леше, где на обочине тропы лежало сваленное в груду наше снаряжение, выхватил фотоаппарат, ввинтил в передок камеры тяжелый глазастый объектив-телевик, навел на проводника. Звучно клацнул затвором — Саня делал последний снимок.

А старик поднимался все выше и выше, спокойный, спаянный в единое целое с конем, ссутуливший широкую спину, уменьшающийся буквально на глазах. Вот тропа сделала первый поворот, и старик скрылся вместе с лошадьми за рыжеватым округлым камнем, но тут же показался снова. Самая пора была снимать его, ибо он высветился солнцем, напряженный, сгорбленно сидящий на усталой лошади, тянувшей за собой на поводу второго коня, но Саня вдруг опустил фотоаппарат. Незнакомо-робкая, тихая улыбка тронула его губы.

— Не могу, — свистящим удивленным шепотом пробормотал он. — Снимать не могу.

Вскинул голову, вгляделся в старика и в коней и стоял так, недвижный, минуты три, пока Томир-Адам совсем не исчез из виду.

Вечером, когда горы растворились в пронзительно-синих густых сумерках, на небе еще не успели зажечься звезды и оттого кругом было темно и одиноко, мы собрались в Алешиной хате на большой той. Пришел и Декхан. У отца он уже побывал, посидел с больным, теперь пришел сюда. Декхан улыбался, кхекал, стоя на пороге, ожидая приглашения за стол. Стрельнул пару раз узкими глазами, определяя, что же за еду выставил хозяин. Картошка, тушеная зайчатина, дикий лук, котлеты из киичьего мяса, медовый взвар в закопченном пузатом чайнике — чайник объемом не менее ведра! — сорокоградусная в зеленоватых узкогорлых поллитровках.

— Проходи, садись, — наконец пригласил Декхана Леша.

— Спасибо, спасибо, Лешенька, — закивал головою Декхан, расстегнул халат, показал миру розовую, в цветастых стручках подкладку, — благодарю за приглашение.

Сел. Леша придвинул к нему стакан, налил штрафную. Улыбка ярко украсила Декханово лицо.