По обе стороны огня [Сборник litres]

Но старик ни жестом, ни движением руки не отозвался на Декханов крик. Он как рысил впереди — с галопа мы снова перешли на рысь — безучастный ко всему, молчаливый, так и продолжал рысить дальше.

— Вах-вах! — досадливо закричал Декхан на грузинский манер, продолжая хлопать ладонью по потнику.

Заяц, подстегиваемый хлопками, будто выстрелами, успел умчаться довольно далеко, взбрыкнул в последний раз голенастыми лапами, прыгнул в сторону и исчез за камнями.

— Это ничего, что не стрелял, — враз успокоился Декхан, — тут зайцев все равно что денег в сберкассе, кхе-кхе. Мы их еще нащелкаем. Пальчики оближешь, какая вкусная зайчатина бывает. На костре если, кхе-кхе, испечь.

— А басмач как же? — задал Саня вопрос, возвращая Декхана на прежние рельсы.

— Какой басмач? А-а… Кудайназар, — вспомнил Декхан, стер улыбку с лица. — Худо с ним было. В конце-то концов сколько ведь веревка ни вейся, все равно конец у нее есть.

— Убили?

— Ага, убили.

— Как же так? Ведь он сдаваться поехал. Повинную голову меч не сечет.

— Кхе-кхе, сечет не сечет, сечет не сечет… Сечет! Посекли Кудайназарову голову. Приехал Кудайназар ранним утром в Сары-Таш, пешим шагом вошел на заставу. А там красные аскеры во дворе винтовки чистят. Видать, не захотел Аллах простить Кудайназару его убийства — на несчастье, среди аскеров оказался один, у которого брат погиб в последней перестрелке. Поклялся этот парень, что обязательно убьет Кудайназара, кровью кровь окупит. Вдруг видит он, что, кхе-кхе, живой Кудайназар во двор заставы на коне въезжает. В общем, дальше понятно, что произошло: схватил аскер винтовку и всадил три пули в Кудайназара. Вот и все, кхе-кхе. Упал Кудайназар с седла на землю и в эту самую землю врос. Камень лишь на поверхности остался.

— А сын его… Как его звали?

— Кадам. Маленьким Кадам тогда был, мизинец, срезанный с руки, не больше. Ничего не понимал. Добрые люди его воспитали. Кудайназар выпал, подстреленный, из седла, в камень обратился, а Кадам дальше один поехал, кхе-кхе. Так по жизни один с малых лет и прошел, охотником теперь стал, барсов бьет. Здесь же, в Алтын-Мазаре, он и живет.

— Слушай, Декхан, — проговорил Саня громко. А может, и не громко, может, тихо, но тропа в этом месте сужается, стиснутая камнями, звук отлетает от камней, словно дробь, усиливается, растет, делается громким. — А Джура в этих местах воевал?

Старик, рысивший впереди, неожиданно вздрогнул, сгорбился, хлестнул камчою и без того быстро идущую лошадь. Декхан пожал плечами, склонил голову набок.

— Не знаю. Кто это такой Джура?

— Разве ты книгу про Джуру не читал?

— Читал, кхе-кхе, много книжек читал. Но это были другие книжки. Всех ведь книг не перечитаешь. А?

— А существовал вообще ли Джура на белом свете? — Это уже я задал вопрос. — Может, его писатель Георгий Тушкан просто-напросто выдумал?

— Не знаю. Джуру не знаю и писателя такого тоже не знаю, — довольно однобоко отозвался Декхан, поперхал привычно: — Кхе-кхе-кхе.

Внизу было не то чтобы тепло, а, пожалуй, жарко — крупный пот выступил на лицах. И зелено, как зелено бывает только весною или ранним летом. Густо кустилась картошка на небольшом огородике, вскопанном на берегу звонкой мелкой речки, совсем не похожей на те ревущие чудища, что мы встретили по дороге сюда. Неужто эта река бывает способна погубить людей и на берегу ее находится кладбище, где похоронены те, кто погиб при переправе? Едва мы подъехали к огородику, как из грядки выскочили два жирных зайца, драпанули прочь по берегу в кусты. Видно, прав Декхан — длинноухих тут действительно не счесть.

— Во шакалы! — выругался Декхан. — Огород весь целиком слопать могут. Капканы ставить надо. — Лошадь тряхнула Декхана, и он прикусил язык.

Алтын-Мазар был небольшим аилом — всего несколько низеньких кибиток. Кибитки обнесены глиняными заборами с обкрошившимся верхним срезом; зимой и осенью тут дуют такие ветры, что не только заборы, а и сами кибитки валят ниц, плющат их, будто сыр, сдирают крыши, словно спички, переламывают коротенькие торчки труб, ветры воют, плюются льдом и снегом, сшибают с ног людей — разбойные они, добра от них не жди.

Но сейчас ничего этого не было. Стояло лето. Благодать, тишь, птичье песнопение, у каждой кибитки готовно распахнуты двери — входи, путник, дорогим гостем будешь. И густой мясной дух над всем этим витает, что для голодного человека куда лучше запаха самых расчудесных райских цветов.

— Кхе-кхе, хорошую встречу готовят, — подал голос Декхан.

Гидрометеостанция, на которую мы ехали, была также обнесена забором, только в отличие от кибиток — проволочным. За переплетением железного сита виднелись ветряки, закрепленные растяжками, чтобы их не покурочил, не завалил ветер, какие-то маленькие будочки с ребристыми боками, железные ящики, вкопанные в землю.