По обе стороны огня [Сборник litres]

— У нас зимой такой случай, кхе-кхе, был, — заговорил Декхан, пряча револьвер в кобуру и застегивая ее на пуговку, — поехал однажды шофер с почтой из Оша в Дараут-Курган. Один поехал, без экспедитора. Без меня, то есть… А оружье, — он похлопал рукой по кобуре, — дома позабыл. Револьвер у него, оказывается, в холодильнике хранился, от детишек там прятал, кхе-кхе-кхе, среди мяса и варенья, вот и забыл. Погода в горах холодная, дорога ледяная, ехать опасно, колеса буксуют, того гляди в тартарары свалишься, но ничего, ехал он ехал, и дело пока обходилось благополучно. В одном из аилов, кхе-кхе, посадил он в кабину женщину с ребенком. Ребенок-то он еще грудной был, титькой пробавлялся, молоком от него, кхе-кхе, пахло. Выехал шофер в Алайскую долину, там прямик проложен уже до самого Дараут-Кургана, мы скоро на этот прямик вырулим. Выехал он, значит, туда, и вдруг волки появились. Большая стая, кхе-кхе-кхе! Штук сорок. Оцепили машину кольцом, чуть под колеса не лезут, идут галопом вровень. Шофер жмет на машине восемьдесят — и волки восемьдесят. Ноздря в ноздрю. Волки, они ведь что, они дух человеческий километра за три чувствуют. Ружье по запаху горелого ствола определяют, кхе-кхе. Если человек с ружьем аль, как я, с револьвером, ни за что не подойдут. А тут вон какая история — у шофера оружье дома забытое. И младенец еще молочный, кхе-кхе, в кабине, титькой от него пахнет… Что, сами понимаете, еще более волков, кхе-кхе, раздражнивало.

Декхан, который до этого произносил все слова аккуратно и точно, без ошибок, вдруг слово «раздразнивало» произнес с «ж» вместо «з», это малость покоробило слух моего высокоинтеллектуального коллеги, фоторепортера Сани Литвинцева. Он сморщил нос на манер печеного яблока, будто на охоте вместо матерого сильного селезня всадил заряд дроби в деревянное чучело — проступок, за который утятники потом бедолаге проходу ни за что не дадут, посмотрел строго на Декхана. Но Декхан не заметил Саниной предупредительно-постной физиономии, взгляда его, он продолжал как ни в чем не бывало:

— Километров двадцать шли волки рядом. Машина, значит, мотором ревела, и волки во весь скок, кольцом, кхе-кхе-кхе, не отставая. Если б сломался движок, тогда б все: шоферу чик-чик, — Декхан секуще прищелкнул языком, — пришлось бы копыта свои в дар Аллаху слать, и женщине с ребенком, всем бы чик-чик пришел. Волки не пощадили бы никого, разбили б стекла в машине и обязательно до людей добрались. Во-от, кхе-кхе. Но бог не выдал — свинья не съела. Движок не отказал, и волки, кхе-кхе, остались без ужина. Вот им! — Декхан выкинул вперед правую руку, сложил пальцы в кукиш, красноречиво покрутил «фигурой» перед собой.

Умолк. Щелкали камни о днище газика, сипел мотор, скрипела скудная каменистая земля под колесами. Помолчав немного, Декхан, стремясь развеять впечатление от своего предостерегающе-мрачного рассказа, повозил рукою за спиной, нашел бурдюк, заметно отощавший и подрастерявший в дороге вес, взболтал его основательно, притиснулся губами к горлу. Декхан пил, бурдюк съеживался все больше и больше, и было до завидного помутнения странно наблюдать за происходящим на глазах прямо-таки варварским осушением «источника», уничтожением душистой, терпковато-приятной, столь желанной всем влаги. Но вот Декхан оторвался от горлышка, с которым, нам казалось, он хотел уже было срастись навсегда, удовлетворенно хлопнул себя кулаком в грудь. Хлобыстни он с такой силой по борту газика, от того, наверное, остались бы одни колеса, а щепки и металлические огрызки разбросало бы далеко окрест, в радиусе не менее трех километров. Но то машина, а Декхану хоть бы хны — вот что значит испил мужик богатырского зелья.

Правда, несколько секунд спустя неподалеку в горах громыхнул залп — это с недалекой вершины в ответ на Декханов удар сорвалась лавина…

Подержав немного бурдюк в руке, словно определяя, на что потянут остатки, Декхан передал вино нам, проводил кожаную морщинистую емкость жалеющим взглядом, отвернулся, стал смотреть в прореху на рыжастые камни, окантовывающие обочины дороги и стремительно проносящиеся мимо.

Вскоре похолодало еще сильнее — мы забирались все выше и выше. Перевалили через угрюмый, окропленный моросью хребет, потом понеслись по скользкому, уходящему в синь серпантину в преисподнюю, у которой дно, впрочем, обнаружилось довольно скоро, и нам опять пришлось карабкаться вверх. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз, и так до бесконечности — это и есть памирская дорога.