По обе стороны огня [Сборник litres]

— Об этом я тоже знаю, — медленно произнес хозяин, — район и об этом сообщил… Алтын-Мазар будет…

— Вертолетом не могли бы нас забросить, а? — поинтересовался Саня тихим, но вот ведь каким-то непредусмотрительно нахальным тоном.

Коптюшечный огонек в глазах хозяина погас.

— Вертолет сейчас в Алтын-Мазар не пройдет, — он сделал длинное движение рукой, пошевелил пальцами. — Ветер. В ветер он не летает. Опасно.

— Почему опасно? — довольно наивно спросил Саня.

— Дараут-Курган — это три с половиной тысячи метров над морем. Три с половиной! А горы — те шесть с половиной, а то и семь и семь с половиной тысяч имеют. На такую высоту вертолет не поднимается, — хозяин снова плеснул всем нам кумыса из бездонной кожаной посудины. Нутро бурдюка было шерстистым, обильно смоченным молоком, с прилипшими белыми ошмотьями, похожими на сметану, только погуще. — Не может вертолет идти, слишком разреженный воздух на высоте, жидкий он, лопасти не держат, понятно? — втолковывал управляющий Сане, как маленькому. Они сейчас поменялись ролями: хозяин выступал в роли Миклухо-Маклая, а Саня — папуаса. — Поэтому вертолеты ходят у нас не над горами, а по ущельям. А ущелья эти шириной с мою кибитку всего, не развернешься, — хозяин повел головой из стороны в сторону. — Ми-4 в такое ущелье едва втискивается и лететь может, когда ветра совсем нет. Ни малейшего, ясно?

— Ясно, — кивнул Саня.

— Вот и хорошо, — похвалил хозяин. Бантик губ раздвинулся, получилась хорошая, добрая улыбка. — Не то у нас в прошлом году был случай: вез вертолет альпинистов в ветреную погоду, в ущелье наткнулся на сильный порыв, отклонился малость в сторону и зацепил лопастями за выступ. Загорелся вертолет. До дна ущелья было всего метров шестьдесят, нет бы ему хлопнуться вниз — не хлопнулся. Сгорел и только потом упал, — хозяин замолчал, и нас словно обдало холодом, ощущением беды, чем-то знобким, тягучим, печальным. Хозяин понял наше настроение, и его лицо сделалось твердым, словно выструганным из дерева. — Да, была у нас такая беда. — Он отпил кумыса из пиалы. — Вот потому и советую переждать ветер, лишь тогда лететь в этот самый свой, — он потыкал пальцем в «казенную» бумагу, которую Саня продолжал держать в руках, — в «пункт назначения».

— Сколько времени продержится ветер?

— Аллах его знает. Законам никаким он не подчиняется. Иногда день, иногда месяц. Ветер, он своей жизнью живет…

— Метеорологи что говорят?

— Э-э, метеорологи тоже ничего не знают.

— Другая дорога кроме воздуха есть в Алтын-Мазар?

— Через горы, по тропе.

— Пешком?

— Зачем пешком? На лошадях. С проводником.

— Лошадей дадите?

— Куда ж я от вас денусь, раз район приказал?

— А проводника?

Хозяин приложил ладони к губам на манер рупора, подул в «рупор», проверяя его годность, выкрикнул:

— Иса!

На пороге «мужской половины» появился тоненький раскосоглазый хлопчик с засохшей корочкой под носом. Готовно блеснул зубами:

— Ну?

«Ну» он произнес совсем как коренной сибиряк, это только в Сибири да на Дальнем Востоке, в моем родном крае, так отзываются на оклик. Отец сказал Исе что-то по-киргизски, тот на солдатский манер притиснул ладонь к виску, будто исполнительный новобранец, и умчался.

Хозяин молчал, и мы молчали. Окна кибитки подрагивали от тяжелого хода грузовиков, приводящих здешнюю землю в смятение.

Вдоль стен кибитки были сложены горы подушек самого разного калибра и разных цветов. Подушки были сшиты из шелка, ситца, бязи, сатина, фланели, байки, штапеля, две даже из модной джинсовой ткани, видно, привезены были откуда-то из столицы, из Фрунзе или Душанбе. Вот ведь — это особая стать в хозяйстве, подушки: по количеству их, говорят, определяют богатство хозяина. Чем больше подушек в кибитке, тем богаче хозяин. Так уж повелось исстари, и менять этот народный обычай управляющий совхозным отделением, похоже, не собирался.

Прошло довольно много времени, прежде чем в кибитке снова появился Иса.

— Задание выполнено! Привел. — Он снова приложил ладонь к виску, будущий курсант общевойскового командного училища, окинул черными, как сажа, раскосыми глазенками каждого из нас и испарился, словно разведчик, бесшумно, незаметно.

— Молодец! — похвалил папа сына.

На пороге «мужской половины» стоял мрачный старик двухметрового роста, одетый в старый стеганый халат, сшитый из прочной неказистой материи, обутый в мягкие сапоги, на которые были натянуты клеенные в нескольких местах галоши, в выцветшей простенькой тюбетейке. За плечом у старика виднелся проржавелый ствол древней «тозовки», малокалиберной винтовки давнего, еще довоенного, наверное, выпуска. Приклад «тозовки» был расщеплен и, чтобы окончательно не развалился, стянут в трех местах медной проволокой. Ремень износился, вместо него в ушки была вдета пеньковая веревка, в нескольких местах скрученная в узлы-завязки.