По обрывистому пути

— Останешься в доме, однако. Папаша-то музыку любит, — уверенно и одобряюще сказал бородач. Видно, в душе он и сам был доволен, что Володя, еще не видя, будто ощупью, победил его старика.

Двое ребят лет по двенадцати вошли в избу. Они поздоровались с незнакомым и замерли у порога, пораженные преображением часов и, казалось, нескончаемо раздававшимся звоном.

— Как в церкви, — полушепотом произнёс наконец один.

Отзвонив раз десять подряд, часы все же пришли к тому положению, когда их звон угодил точно в лад, и утихли, никем более не тревожимые, только маятник, мерно качаясь, щегольски поблескивал ясными медными щечками.

Повернувшись, Володя обнаружил у себя за спиною лет семнадцати девушку, женщину лет тридцати, четверых ребятишек подростков и малыша лет пяти. Он поздоровался разом со всеми, хор восторженных и приветливых голосов ответил ему.

Володя прибрал, за собою. Перепачканную газету выбросил на шесток, вытер и сложил ножик и посмотрел себе на руки, вымазанные копотью, пылью и маслом.

— Дай помыть, — коротко произнес бородач, обращаясь к женщине. — Горячей достань, не отмоется так-то — масло.

Та суетливо бросилась выполнить приказание владыки.

Когда руки были отмыты, Володя свернул было папиросу.

— Папаша не любит. Сойдём на крылечко, — сказал хозяин заговорщическим тоном.

Они вышли вместе. Хозяин не отказался от табака.

— Часовщик? — спросил он Володю.

— Нет, так просто, люблю позаняться.

Тот почтительно кивнул головой.

— Разум-то есть, однако, — затянувшись цигаркой, сказал он и добавил: — У попа часы тоже стоят. В лавке тоже.

— Поправим, — степенно отозвался Володя.

— А ружье? — осторожно спросил хозяин.

— Чего не умею, того не умею. Зря хвалиться не стану!

— К ружью слесаря надо, — сказал хозяин.

— Вот то-то, что слесаря, а меня не к тому учили, — ответил Володя.

Вдруг бородатый хозяин, едва поднеся ко рту папиросу, воровато бросил ее себе под ноги и в испуге поспешно затоптал. К дому шагал высокий, совершенно седой, патриаршего вида старик, прямой, дородный и по-старинному сановитый.

— Затоптал, однако, — с суровой насмешкой сказал он сыну. — А ты чего же не топчешь свою, стрекулист? — спросил он Володю.

— Вы мне не отец, — возразил Володя.

— Я тебе и в деды сгодился бы, не то что в отцы. Уважать надо старших, — отрезал старик. — Как же я тебя пущу в дом?! Говорят: «Мы тебе стрекулиста из политических на постой послали, мол, тихий да смирный…» Каков же ты смирный? Избу-то спалишь табачищем!

— Он, папаша, часы починил! — несмело вступился сын, словно прося не спешить с вынесением сурового приговора.

— И что же, однако, идут? — недоверчиво обратился к Володе старик, игнорируя сына.

— Идут, — усмехнулся Володя.

— А ты не хвались! Часы есть часы, а табак — оно бесово зелье!

— Да я не хвалюсь. Эка штука-то! Починил от безделья, со скуки, а табак — это дело мое!

— На том сговорились! — оборвал суровый старик. — Ищи другой дом, табашник!

Как раз в это время за дверью в избе раздался густой, чистый звон. Старик вскинул голову, с хитрой усмешкой прислушался, считая удары.

— Стрекулист! — одобрительно сказал он. — А царя почитаешь?

— Я от него добра не видал и не знаю его, — отозвался Володя.

Старик покрутил головой.

— Врёшь! Царь — от бога!.. — И вдруг оборвал: — Ну ладно, иди в избу, познакомимся лучше. Папироску туг брось. Вот так. Затопчи совсем. Теперь идем.

Войдя в избу, старик остановился напротив часов и молча, с благоговейным уважением посмотрел на сверкающий маятник, на весь обновленный облик часов.

— Покормили тебя? — вдруг спросил он Володю.

— Не поспели, папаша, — оправдываясь, сказала невестка.

— Язви вас! Человек-то с дороги! Накрывай на стол, скоро! — прикрикнул старик. — Садись, стрекулист… Небось в бога не веруешь тоже? — грозно спросил он. — Что лба не крестишь?

— Всякий по-своему мыслит, — сказал Володя. — Вы что, церковный староста, что ли?

— Ведь каков непокорный, а! — рассердился старик. — Я к тому, что у батюшки тоже стали часы. К нему сходи, а то прямо беда. Как к обедне звонить, так дьячок к лесничему в дом, а тот, как и ты, должно быть, безбожник: иной раз нарочно неверно скажет, чтобы попу насолить… бывает, что в колокол по петухам ударяют, ей-право!.. Как зовут-то тебя?

Володя еще в пути, еще не видя людей, с которыми придется жить в ссылке, обдумывал и примерял свою линию поведения.

Жить здесь три года он не был намерен.

Три года!

Восторженный рассказ Аночки о настроениях учащейся молодежи и рабочих, частично прочитанный им первый номер «Искры», свидетельство встретившихся на этапе ссыльных студентов из разных городов — все говорило о том, что нельзя терять целых три года по нелепому произволу жандармов. Надо было бежать. Это нужно было делать умно. Никогда нельзя представлять себе врага дурачком. Нужна продуманная военная хитрость…