По обрывистому пути

— Пусть подождут. Скажите — я занят, — сурово ответил издатель. — Не хотите ли, Юлия Николаевна, ознакомиться с новым, самым изящным и модным французским романом? — сказал он, протягивая маленький томик со стилизованной, наподобие египетской, женской головкой. — Как издают! Ах как они издают! — восторженно произнес он. — Какие гравюры!.. Может быть, вы до завтра это прочтёте, а я прочту ваш перевод.

Он встал и на прощание поцеловал кончики её пальцев.

Вечером Юля читала роман с сентиментальным, но милым, чисто французским названием «Глупое сердце Беатрисы». Первая часть его называлась «Горбатая жизнь», вторая — «Крест из фиалок», третья — «Небо отверженных».

Смесь сентиментального урбанизма с трагической эротикой. Нечто от Бодлера и даже Верхарна, но с эстетической приправой метерлинковского типа. Здесь что-то было от символизма, но в смешении с натуралистической грубостью и прямотой.

Юлия увлеклась и отложила книжку только тогда, когда дочитала её до конца, до последней страницы.

«Она стояла, облокотясь на перила набережной, и, опустив голову, смотрела в опрокинутое небо, которое так отличается от высокого неба счастливых и сытых. По этому небу, кроме высоких закатных перистых облаков, плывут распущенной сепией причудливые, разводы мазута, мчатся, как золотые кораблики, апельсиновые корки, подобные хрустальным шарикам вздуваются радужные пузырьки отработанного фабричного масла, а иногда торжественно проплывает сентиментальный сюрприз Сены: вздувшийся, раскоряченный труп пегой кошки… В том небе, небе смеющихся и счастливых, не загорелась еще ни одна звезда, а в небе отверженных уже вспыхнули туманные желтые огоньки прибрежных домов и фонарей, освещающих мост…

…Когда умирают признанные счастливицы в дорогих и нарядных платьях, они улетают с ангелами в свое высокое небо, как им обещают священники. Отверженных жизнью туда никогда не пустят: для них остается лишь просторное темное отражение неба в глубокой воде Сены, отражение ночного неба, в котором тускло маячат блеклые желтые звезды.

Беатриса оглянулась во мраке направо, налево, воровато перебралась за перила. И бездонное холодное небо отверженных распахнуло объятия простенькому, глупому сердцу».

Юля вскочила с постели и в одной рубашке села за стол писать перевод этих последних абзацев книги.

Уже под утро она открыла начало романа и попыталась переводить её первую часть.

«Утро Парижа, утро Содома, здравствуй!

Солнце ещё попадает и в эти лачуги? Как это не придумали до сих пор разливать его золотой свет по хрустальным флаконам и продавать по сто франков флакон только богатым, а бедные чтобы могли на него смотреть лишь на витринах, в шарах, подобных тем, что стоят на окнах аптеки…

Нет, аптекарь и фабрикант пока ещё не придумали этого фокуса, и солнце рождает жизнь.

Жизнь!

Вы думаете, она в этой разряженной кукле, которая стоит за стеклом в магазине нарядных платьев? Нет, эта кукла мертва, у неё нет сердца. А эти куклы, такие же, как в витрине, нарядные, которые поедут позже в экипажах, на рысаках и в гудящих ландо автомобилей, — эти куклы, которые сейчас еще спят на пуховых постелях — они так же мертвы — у них нет никаких сердец.

Но вот она, вот она скачет по краю панели, маленькая горбатая жизнь. Сама жизнь беззаботно припрыгивает на одной ножке, у неё горячие и смешливые чёрные глазки, длинные ресницы, кудрявые волосы, некрасивый горб за плечами, прикрытый пестренькими лохмотьями, и крохотное глупое сердце, которое любит травку между камнями панели, любит хромую кошку и откормленных голубей, нарядных детей, которые ходят гулять со своей важной кормилицей, их красивую куклу Люлю и свою смешную пьяную маму, которая днем стирает, а ночью гуляет и пьёт вино и смеется, смеется…

Маленькая горбатая жизнь получила утром от маминого гостя три су. Что сделать ей на три су?

Глупое сердце Беатрисы замирает от предстоящего наслаждения этим богатством, потому она скачет так весело на одной ножке…»

Когда Юля проснулась, было отнюдь не раннее утро. Толстяк назначил приехать в двенадцать часов, и нужно было поторапливаться, чтобы успеть.

— Ну как вам мой перевод? — бойко спросила она, чтобы не показаться робким, благоговеющим перед печатью новичком.

— Вы начали читать эту новую книгу? Ну, роман, как его… я вам дал вчера? — вместо ответа спросил издатель.

— Я даже уже попробовала переводить кое-что.

— В самом деле?! Прекрасно! — воскликнул толстяк. — Вы владеете слогом, но вы на дурной дороге. Откуда у вас эта книга, перевод которой вы мне принесли? Невыразимо скучная, благонравная книга! Это совсем не в моде…

Юля хотела ему возразить, однако мэтр её перебил: