По обрывистому пути

— Этого быть не могло, — серьёзно ответил Геннадий. — Ведь вы обещали! Впрочем, я ждал бы с обедом до завтра, — заключил он шутливо.

Горничная придвинула кругленький столик к дцвану. Оказалось, на нем уже два обеденных прибора и бутылка вина.

— Я так люблю смотреть в ваши глаза, — сказал Геннадий, уговорив ее выпить рюмку вина. — Они у вас совсем детские. У меня есть маленькая сестричка Катюша. Ей только тринадцать лет, она очень на вас похожа. Между прочим, я дал телеграмму отцу. Он приедет на этих днях, чтобы меня увезти в имение.

Аночку стесняла бы эта обстановка, если бы Геннадий не болтал так безумолчно. И, словно чувствуя это, он был неустанен.

— Мне сегодня приснилось, что я совершенно хромой, а вы скользите по льду и смеетесь, что я не могу кататься. Мне так хотелось с вами на лёд, но адская боль отнимала ногу…

— Фу, какой вы! — сердито, сказала Аночка.

— Так во сне же, во сне! Наяву я, наоборот, считаю вас веселым и чудным ангелом. Ангел, дайте, пожалуйста, соль и горчицу… Mersi, mon ange![25]

— Нет, я вас прошу меня звать по-прежнему, — строго сказала Аночка. — Мне не нравится «ange».[26]

— Я весь покорность и послушание, уважаемая Анна Федотовна! — цеременно ответил Геннадий. — Ну как ваши сходки? Когда назначено? Завтра?

— Завтра, — сказала она вызывающе. Она не хотела с ним говорить об этом. Это было то, что их разъединяло, и чем больше говорить об этом, тем глубже делалась трещина. Она понимала это и избегала с ним этой темы.

— Ах, Аночка, la pauvre petite femme emancipee![27] В вас столько прелестного пыла, что он кружит голову…

— Кому? — задорно спросила она.

— Ну конечно же окружающим. В частности — мне. Разве вы не видите, что я совершенно влюблён!

— Вы Дурно пользуетесь своим «беспомощным» положением, Геннадий Михайлович! — возвратилась Аночка к строгости.

— Pardon![28] Разве вам не приятно слышать, что вы очаровательны? Тогда что же приятно? Хотите, чтоб я вас считал не ангелом, а людоедкой?.. Ну не сердитесь, я больше не буду дурачиться: это я позволил себе от радости, что боль поутихла… Вы хотите, чтобы я вас считал Софьей Перовской? Пожалуйста… В сущности, Софья Перовская — это характер плюс обстоятельства. Характер у вас налицо, а обстоятельств таких не дай бог вам когда бы то ни было! Если бы можно было наверное избавить вас от таких обстоятельств переломом еще и другой ноги, согласен сломать вторую, — искренне заключил Геннадий.

— И никогда-никогда не стать больше на лёд?! — с шутливым и невольным кокетством спросила Аночка.

— Jamais![29] — решительно отозвался он.

— Какой вы великодушный!

— Хотите, я расскажу вам сказочку? — начал Геннадий. — В одной заморской стране жил принц. Его звали…

— Вася, — подсказала Аночка.

Геннадий пожал плечами.

— Мне лично не нравится, но если хотите, то пусть по-вашему — Вася. А у соседнего короля была дочь-принцесса, которую звали…

— Акулькой! — с шаловливым задором вставила Аночка.

— Если вам больше нравится Акулька, чем Аночка, то пусть будет Акулька, — терпеливо согласился Геннадий. — Итак, принц Вася…

— …больше всего любил мороженое и танцы на льду, потому что он доводился внуком деду-морозу, — опять перебила она, — а принцесса Акулька носила летом медвежью шубу, спала в натопленной печке и лакомилась горящими головешками. Такой у них был разный характер… А теперь продолжайте сказку! — заключила она вызывающе.

— Продолжать?! Да как ту продолжишь?! Вы мне оклеветали принцессу, испортили поэтический образ… Нет, вы решительно не умеете слушать сказки, Софья Перовская! — капризно сказал Геннадий. — Хотьбы больного-то пожалели!

— Я никогда не умела их слушать. Мне в детстве ещё попадало от няньки за то, что все так же путала…

— Бедная ваша нянька! Вы же сделали из моей принцессы шишигу какую-то!

— Вовсе нет. Шишига совсем не такая: шишига живет в болоте, вся пиявками обросла, как шерстью, лопает лягушек да тину хлебает, разговаривать не умеет, только пыхтит; глазищи у неё зеленющие, злющие, хайло, как бучило, а на башке осока и камыши растут. Увидит ребеночка, который не хочет вовремя спать, схватит за ножку да в болото утянет. Вот какая шишига! Страшная? — по-детски таинственно спросила Аночка.

— Ужасная! Я теперь один побоюсь оставаться…

— Принцесса Акулька для испытания отваги оставила принца Васю наедине с болотной шишигой, а сама убежала.

Аночка встала.

— Спокойной ночи, принц Вася, Яга — гипсовая нога!

Она, сделала реверанс и выбежала в прихожую одеваться…

Через час был установлен мир между Аночкой и Клавусей.

Клавуся, с двумя чашками в руках, постучалась к ней носком туфельки.

— Аночка, можно к тебе на диванчик?

Это было у них заведено с начала жизни Аночки в квартире у Бурминых. Клазуся любила свой девичий плюшевый старый диван с продавленной между пружинами ямкой, в которой было удобно сидеть, поджав под себя ноги, читать, вышивать или просто болтать с подругой. Когда на нее нападало лирическое настроение, она просилась к Аночке в гости, «на свой позабытый диванчик».

— Юрик сказал, что придет очень поздно, а я грущу. Я тебе не помешаю? — спросила Клавуся.