По обрывистому пути

— Однако ваш папа… — начал Бурмин.

Но Аночка перебила:

— Мой папа меня сам-то в пеленки не кутает и вас не просил. Вот скоро у вас родится девчонка…

— Аночка! Я тебя умоляю, — вступила Клавуся. — Если тебе дорога наша дружба…

— Мне дорого дело свободы! — выпалила Аночка, и сама не поняв, как слетели с ее языка такие «звонкие» слова.

— Прошу прощения, сударыня, как вам будет в дальнейшем угодно! — сухо поклонился Бурмин. — Клавуся, пойдём!

Аночка иронически сделала ему реверанс Она с друзьями торопливо пила чай. Когда они собрались уходить, Ивановна вошла со двора.

— Вот и всё, — шепнула она, заговорщически мигнув. — А ты валяны вздела бы. Ишь ведь мороз-то! И платочек накинь, не стыдись, кто те ночью узнает!..

Аночка примерила её валенки и платок и посмотрела в зеркало. Маскарад ей понравился.

«Вот бы сейчас посмотрел на “принцессу Акульку” Геннадий!» — мелькнуло в ее голове, но тотчас она прогнала эту смешную мысль.

3

Они шли по Большой Никитской, которая была не по времени оживленной: кучками двигался народ в обе стороны — к Моховой и обратно — студенты, мастеровые, какие-то женщины.

— Ну что там, коллеги? — спросил Мишка-медик группу встречных студентов.

— Возмутительно! Загнали в Манеж и не кормят. Там сотен пять лошадей, полк солдат, воздух спёртый… Двоих студентов оттуда сейчас повезли в санитарной кapeтe… Впрочем, они там, в Манеже, бодрятся, кричат, поют песни… Войска прибывают, и народу вокруг прибавляется, — говорили наперебой студенты. — Мы только до Кудринки, в извозчичью чайную, погреться чайком да назад! Возможно, что будет драка…

— И будет! — подал голос прохожий мастеровой, который, задержавшись, прислушался.

— Я, собственно, господин, не с вами! — огрызнулся один из студентов.

— Вот и видать, что ты «господин»! Оттого и дурак! — отрезал мастеровой и пошёл своей дорогой.

— А слыхали, что в Питере? — доносились обрывки фраз случайных прохожих.

Большая Никитская возле университета была забита толпой, которая находилась все время в каком-то беспорядочном бродильном движении: кто-то старался пробраться назад — на Никитскую, кто-торвался вперёд — к Манежу. Аночка и ее спутники долго искали попутное течение в этой толще людей, чтобы продвинуться ближе к центру событий. Их мяла и «тискала инертная масса плеч, локтей, животов.

— Пропустите, коллеги! Господа!..

— Ну, куда, ну, куда вы, девчонки?! Нагаек не нюхали? Думаешь, сладки? Стояли бы тут…

— Поднажмем, коллеги!

— Да это студенты, пустите их, братцы. К своим пробираются.

— И этим ещё под арест захотелось? — с ехидцей сказал кто-то.

— Своих выручать скопляются. Дай им проход, не дури. Как вот двину! — раздавались в толпе отдельные голоса.

Аночка забыла в этот миг, что днем она возмутительно пропустила сходку, забыла свой стыд за случившееся в комнате Геннадия. Она теперь жила с этой толпой, чувствовала себя частью этого студенчества, к которому слышала уважение и сочувствие в простых, грубых возгласах незнакомых людей. «Выручать своих» — это значило бороться за общее дело, в том числе — за Володю и за его свободу…

— Пропустите студентов, ребята! — сочувственно говорили в толпе рабочих и обывателей.

И вот Аночка увидала Манеж! На морозной площади обширный бивак полицейских, солдат, казаков, похоже на какую-то батальную картину: всадники, конские крупы. У самой решетки Александровского сада горят костры, и возле них тоже военные. К тротуарам прижата конной полицией толпа студентов и мастеровых. В толпе передают подробности «манежного сидения» нескольких сот студентов-узников, которых между шпалерами, конной и пешей полиции прогнали в Манеж прямо со сходки, захватив их в воротах университета.

— Эх, фараоны! Чего издеваетесь над молодежью? — слышится из толпы. — Запугать хотите?! Не запугаете, молодых!

— Отворяйте ворота, пустите студентов, а то мы и сами отворим! — гаркнул громовой голос.

— Вас бы туда с полицмейстером вместе загнать! — кричат полицейским женщины.

По той стороне Манежа, возле костров, люди стоят спокойно, видно, как курят и сплевывают в огонь, греют руки, — должно быть, смеются, шутят. И это спокойствие солдат и полиции еще больше раздражает толпу. Как будто их не касается, что тысячи разных людей собрались сюда, возмущенные выходкою начальства. В толпе накипает злость. Полиция не отвечает на самые обидные вызовы. Как вдруг из Манежа через разбитые окна послышалось пение:

Отречёмся от старого мира,
Отряхнём его прах с наших ног!..

Толпа на улице подхватила пение. Нет, не смеет полиция против такой толпы возмущенных людей! Боится полиция!.. С Никитской и с тротуаров толпа медленно двинулась на дорогу, наступая в сторону полицейских костров.

— Господа, прошу, отойдите на тротуар! Прошу, отойдите! — испуганным тоненьким голоском крикнул коротенький, толстенький полицейский пристав, как будто собравшись всех так удержать.

— Не проси, не уйдём всё равно! — огрызнулся мастеровой.

— Нехорошо, господин! Я вам вежливо говорю, не «тычу», — урезонивал пристав.