По острию любви

— Ты спросил, где наши родители, — напоминаю ему. — А я ответила, что их нет.

— Ну да, что-то такое было.

Глубокий вдох и такой же глубокий выдох.

Ощущения точь-в-точь как перед прыжком в воду, который, возможно, потопит меня в своих ледяных объятиях, если Денис обидится и не простит меня.

— На самом деле наша с Женей мать жива, — я тут же начинаю быстро тараторить, пытаясь всё объяснить и ужасно боясь, что мужчина не предоставит такой возможности и сразу попросит меня идти в сторону выхода. — Отец у нас действительно умер уже давно, сразу после рождения брата. Через год мама снова вышла замуж и у нас появился отчим. Я ушла из дома рано, в шестнадцать лет. И не знала, что там у них происходит, — получается ужасно сумбурно и, возможно, не совсем ему понятно, но я уже не могу остановиться. — Отчим всегда выпивал, а постепенно и мама к нему присоединилась. Но всё было более-менее нормально, когда я уходила. Это уже потом я узнала… — перевожу дыхание и обречённо шепчу. — В общем, в одну из попоек началась ссора между матерью и отчимом. Она его убила, зарезав ножом. Сейчас мать в тюрьме. А тебе я сказала, что её нет, потому что для меня она как будто умерла…

Опускаю голову вниз, закрывая глаза.

Ну вот и всё. Я сказала.

Пусть и не полную версию, со всеми жуткими и ужасными подробностями, но я это сделала.

Ладоням больно от того, с какой силой я впилась в них ногтями.

Но не так больно, как жжёт в грудной клетке.

На пальцы, сжатые, уверена, до побелевших костяшек, падают тёплые капли.

Удивлённо открываю глаза и смотрю на влажные следы на своих руках.

Слёзы…

Так странно видеть их сейчас. И знать, по поводу чего они появились.

Я уже давно не плачу по поводу ситуации с матерью. Смирилась ещё в шестнадцать лет, перед своим уходом из дома.

Когда узнала про арест матери, вернулась домой к брату и выяснила всё, что творил с Женькой отчим. Но даже тогда слёз не было. Были только злость и ярость. А ещё — сочувствие к брату и вина. За то, что ничего не сделала за все годы моего отсутствия, чтобы у него появилась уверенность, что хоть кто-то на этом свете был готов бороться за него. За себя — нет. Таких сил, к сожалению, я в себе не чувствовала.

А вот за него…

Да, я бы поборолась.

Скрип отодвигаемого стула заставляет меня начать быстро моргать и напрячься от неизвестности: по какой причине встал сейчас Денис.

Словно в ожидании удара, всё тело сжимается. Наклоняюсь вперёд, ещё ниже, распущенные волосы падают по бокам лица, скрывая его полностью.

Я знаю, что никакого физического удара не последует. Это точно не про Дениса.

Но можно же ударить и словесно, сказав, чтобы я убиралась из его жизни..

Мужские шаги приблизились.

Затаив дыхание, жду.

Вскрикиваю от неожиданности, когда меня вместе со стулом резко разворачивают на сто восемьдесят градусов. После чего я взлетаю куда-то вверх и тут же оказываюсь сидящей на коленях мужчины, занявшего моё место.

— Посмотри на меня, — голос Дениса как никогда мягок.

Переводя дыхание от такого стремительного перемещения моего задеревеневшего тела в пространстве, поднимаю голову и смотрю ему прямо в глаза.

— Это всё, что ты утаила? — спокойно спрашивает он, вытирая костяшками пальцев слёзы на моих щеках.

Ком в горле не даёт мне ответить. Я словно онемела, так как была не готова увидеть тот океан сочувствия и нежности, что сейчас плещется в тёмно-зелёном омуте его глаз.

Лишь киваю, пытаясь не сорваться в истерику, которая, я чувствую, уже на подходе. Раньше мне всегда удавалось её тормознуть.

— Тогда вопрос закрыт, — и, словно ставя точку в этом вопросе, Денис очень нежно, практически невесомо целует меня.

Всхлипываю ему прямо в губы, понимая, что не получится как всегда. Пружина, которая закручивалась внутри уже давным-давно, состоящая из всех моих переживаний, докрутилась до своего максимума. И сейчас стремительно и бесповоротно рванёт в обратную сторону.

Но по привычке стараюсь бороться с этим. Практически задыхаясь, издаю невнятные звуки, чтобы остановить прорыв этой плотины, за которой ой как много всего накопилось за эти годы. Отворачиваю упрямо лицо и делаю попытки встать с его колен.

Меня не отпускают, только сильнее стискивают в крепких объятиях, практически обездвиживая.

— Давай, девочка моя, поплачь, — шепчет Денис мне в макушку, прижимая мою голову к своей груди. — Станет легче.

И всё!

На этих словах я ломаюсь.

Истерика с головой накрывает меня.

Рыдаю взахлёб, тычась лицом в напряженный и каменный торс, словно слепой котёнок в поисках защиты и любви. Руками обнимаю Дениса с такой силой, что руки начинают тут же неметь.

Дальнейшее я плохо помню. Так же как и то, сколько времени прошло, прежде чем в мозгах наступило хоть какое-то прояснение.

Мои всхлипы слышны всё реже и реже.

Появляется чувствительность, и я ощущаю насквозь мокрую, куда уткнулась лицом, футболку Дениса.

Он гладит меня по голове, что-то тихо шепча.

Я отстраняюсь, начиная вытирать опухшее от слёз лицо.

— Полегчало? — следует вопрос, когда я замечаю, что мы сидим уже не на кухне, а на диване в гостиной.

— Угу, — мычу невнятно, чувствуя ужасную слабость во всём теле.