По остывшим следам

– Вина в том, что он не взял с собой достаточное количество людей, – пояснил Алексей Иванович. – Никто не стоял на улице, вот они и не заметили, как приперся этот Семенов. Вечно Василий Ильич так: налетит, нашумит, а для дела только убытки. И Мухамедзянова жалко. Шестеро детей сиротами остались.

С этого часа неприятности посыпались на полицию города Казани как из рога изобилия. Семенова нашли утром следующего дня и посадили в каталажку. Но уже через день было совершено еще более жуткое преступление. На пустынной Односторонке позади Второй Горы в собственном доме были зверски убиты муж и жена Жирновы. Их обезображенные тела, лежащие в луже крови, обнаружил дворник. Все вокруг было перевернуто вверх дном. Выяснилось, что супруги только что продали другой свой дом за четырнадцать тысяч рублей. Преступники узнали об этом и решили отобрать деньги. Но те были уже помещены в банк. И Жирновы погибли за несколько червонцев, которые убийцы в итоге нашли в их кошельках…

Город ахнул, и, словно в довершение всех бед, обнаружился еще один труп. В овраге прилегающего к Третьей гимназии сада был найден молодой парень с выпущенными наружу кишками.

А спустя всего неделю на постоялом дворе Мельникова, что на Георгиевской улице, зарезали его двадцатилетнего сына. Зашли пятеро парней, ударили его ножом в сердце и скрылись.

Полицмейстер ходил чернее тучи. Тут еще начались трудовые забастовки. Крючники в Устье отказались разгружать баржи, пока им не повысят тарифы. Какой-то торговец яблоками, у которого товар пропадал в трюме, с обиды ударил одного из них. Крючники так отделали беднягу, что в больницу того доставили чуть живого. Васильев явился на пристани во главе конной полиции и попробовал задушить бунт с ходу. Из толпы прилетел увесистый камень и ударил Алексея Ивановича в шею. А когда власти решили использовать в качестве штрейкбрехеров заключенных исправительного отделения, крючники прогнали их вместе с караулом.

Словно нарочно, в это же время наследники фабрики Алафузова собрались уволить сразу шестьсот рабочих. Война с Японией закончилась, и вместе с ней кончились заказы для армии. И в обмундировальном, и в сапожном отделениях начались волнения. Кобеко вытребовал у правительства сотню оренбургских казаков. Те как оглашенные метались по взбудораженному городу, разгоняя сходку за сходкой. В воздухе висело напряжение.

В такой обстановке казанской полиции стало не до кражи двухлетней давности. В одну из ночей Васильев, едва ворочая языком от усталости, рассказал Лыкову о своих заботах. Больше всего его тревожило двойное убийство в Суконной слободе. Удалось выяснить, что это дело рук Гаврилы Ефимова по кличке Жмулька и знаменитого Костьки Каторжного. После ликвидации банды Варехи Костька решил занять его место. И стать преступным королем Казани. Жмульку полицейские поймали, когда тот понес кольца, снятые с трупов Жирновых, в ломбард. А Каторжный скрывался где-то на окраинах и не давался сыщикам.

– Так что, Алексей Николаевич, вы уж пока как-нибудь сами, – заключил свой рассказ Васильев. – А то…

На этих словах он поправил грязный бинт на шее и уснул прямо за столом.

У Лыкова остался один лишь Делекторский, но и того обещали забрать. Алексей Николаевич срочно телеграфировал Азвестопуло: где ты, бездельник? После Петербурга тому пришлось возвращаться во Владивосток. Сергей ответил, что с трудом нашел Янковского-старшего, но беседа с ним не задалась. Напоминание о Сайтани вывело дедушку из себя. Он заявил, что ответит, так и быть, на вопросы. Но не греку, а его начальнику Лыкову, которого, как оказалось, помнит. Еще Михаил Иванович пояснил, что болен, у него проблемы с легкими. Доктора велят ему провести осень в Семипалатинске, где тепло и сухо. Он уже выехал и готов пообщаться с сыщиком на полпути туда, в Томске. Янковский сменил свой полуостров на столицу края и вошел там пайщиком в кожевенное предприятие. В Томске он пробудет неделю по делам.

Лыков отбил экспресс, что срочно выезжает в Томск и просит поляка сообщить название своей гостиницы. Выйдя с телеграфа, он медленно двинулся по Театральной площади в сторону Николаевской. Вдруг навстречу из подворотни быстрым шагом вышел незнакомец. На вид ему было лет двадцать пять. Узкое неприятное лицо, под старой студенческой тужуркой – черная рубаха. В его повадках сквозило что-то зловещее, опасное. Правую руку незнакомец сначала держал в кармане, а когда вынул, в ней был револьвер. Не раздумывая, Алексей Николаевич показал студенту тыл и бросился обратно к телеграфу. Оружие он с собой не взял, и другого выхода у него не оставалось.

Они бежали по улице мимо театра. Лыков был старше и грузнее, террорист молод и поджар. Он неумолимо сокращал расстояние до сыщика. Но из дверей вдруг повалили люди, и нервы студента не выдержали. Он замедлил бег и начал стрелять питерцу в спину.