По понедельникам дома

И отлично зная, что Екатерина Петровна, как рьяная благотворительница, раз сев на своего конька, не скоро с него слезет, Марья Ивановна спешит предупредить гостью, уже открывшую было рот, и прибавляет:

— На днях, дорогая, мы подробно обо всем переговорим… Это такое святое дело… А пока простите… Надо распорядиться… Мы ведь свои. Вы позволите?

— Пожалуйста…

Марья Ивановна поднялась с дивана.

Увидав в эту минуту одного господина, пробиравшегося в кабинет, чтобы покурить, Марья Ивановна, внезапно озаренная счастливою мыслью, перехватила его, как ловкий таможенный контрабандиста, и, шепнув ему со своею очаровательной улыбкой, что одна интересная дама желает с ним познакомиться, схватила его за рукав, повела, как бычка на веревочке, к благотворительной даме и сказала:

— Мосье Петров. Давно просил быть вам представленным.

— Очень приятно! — промолвила дама, не чувствуя, впрочем, большой приятности при виде худого верзилы, похожего на задумчивую цаплю, который покорно уселся на кончике дивана, несколько затрудняясь, как поприличнее убрать свои длинные ноги.

Давши таким образом своей приятельнице возможность просветить мосье Петрова на счет разумной благотворительности, до которой ему было такое же дело, как до китайского богдыхана, и приятно поразив самого мосье Петрова, которого избегали даже неинтересные дамы, — до того он донимал их статистическими беседами, не находя более любопытных тем, — Марья Ивановна исчезла на минутку из гостиной с победоносной улыбкой хозяйки, умеющей объединять общество и вполне убежденной, что, благодаря ее таланту, у них по понедельникам «весело» и «непринужденно».

III

Между тем журфикс тянулся своим обычным порядком.

Принарядившиеся дамы, все более бальзаковских лет, и несколько барышень на возрасте наполняли гостиную пестрым цветником. Было несколько хорошеньких лиц. Благоухало духами и пудрой. Среди обилия дам — всего трое, четверо мужчин из так называемых «молодых людей» (одному, впрочем, не менее сорока), которые обязательно должны сидеть в гостиной и выдавливать из своих голов нечто интересное, не помещенное в сегодняшних газетах, или смешное, не бывшее в «Стрекозе» и «Осколках». Положение во истину каторжное.

Остальные мужчины — все более или менее солидные и женатые — забились в кабинет, большой роскошный кабинет, с мягкими креслами и усыпляющими оттоманками, и, по видимому, были далеки от намерения подняться с своих мест вплоть до ужина.

Несмотря на призывы Марьи Ивановны, обращенные к более легкомысленным мужьям, перейти к дамам, никто однако на это не отваживался и, по всей вероятности, оттого, что в числе дам находились и жены, которых, слава Богу, они и без того часто видят. Впрочем, быть может (и даже наверное) у кого-нибудь, в моменты приливов тоски и головной боли от табачного дыма, и являлась смелая мысль подсесть к одной из чужих, более привлекательных супруг, чтобы выразить ей сочувствие женской самостоятельности, любуясь в то же время миловидной дамой на том близком расстоянии, когда следы пудры на лице и подведенные брови делаются заметнее, — но никто такой мысли не осуществил, геройствуя, так сказать, только в мечтаниях, в виду боязни тех осложнений, которые неминуемо последовали бы при возвращении на извозчике домой и затем дома.

И в гостиной и в кабинете продолжали вести те «журфиксные» диалоги, которые, кроме одуряющей скуки, имеют то удобство, что их можно так же внезапно начинать, как и кончать, не только не вызывая на лице соседа ни малейшего сожаления о том, что вы кончили, а напротив, встречая иногда взгляд, полный живейшей признательности.

Говорили о погоде с разных точек зрения, так как находились люди бывшие о ней диаметрально противоположного мнения, об инфлюэнце, о Дузэ, о новейших административных слухах, вызывавших в кабинете обилие междометий, о старухе, раздавленной конкой, о последней талантливой публичной лекции Терентия Терентьевича (предполагается, что все обязаны знать фамилию Терентия Терентьевича, и потому те, немногие, впрочем, несчастные, которые не знают: кто такой Терентий Терентьевич, не осмеливаются спросить, чтобы не выдать своего невежества); говорили о предостережении, данной одной газете (опять в кабинете все допытываются и никто не допытался: за что именно?), о новой пьесе драматурга, вот уж пятнадцать лет, как подающего большие надежды, и о высоко-художественной игре Марьи Николаевны.

Последняя тема, давшая возможность всем присутствовавшим в гостиной выразить свои восторги, послужила, впрочем, поводом к маленькому инциденту. Нашелся один приезжий из провинции молодой человек, который, — можете себе представить? — осмелился довольно громко спросить: «кто эта Марья Николаевна?» Нечего и говорить, что на варвара все посмотрели так, как можно посмотреть на человека, находящегося в Москве и не знающего Ивана Великого и Царя-колокола.