По поводу одной машины

Сантина: — Я прикинула, сто семьдесят все же лучше, чем…

Сильвия: — Ну, а если дирекция решит в будущем месяце уволить двадцать человек с «Бронделей»?

Амелия: — Ты сама слышала?! Действительно распустят по домам двадцать человек с «Бронделей»?

Сильвия: — Дирекция считает, что «Брондели» стали нерентабельными и что их надо убрать. Высвободятся сорок человек, куда их девать? Стычка с Внутренней комиссией. Они грозят нам, мы — им. Вмешивается ФИОМ… В результате мы даже оглянуться не успеем, как двадцать товарищей с «Бронделей», а дирекции только того и надо, окажутся за воротами. Выпустим еще одну листовку «Победили рабочие» и 1ем ограничимся.

Сантина: — Двадцать человек… Значит и нас, с намоточных, тоже…

— Да нет, это я так, к слову!

Но по одним этим разговорам можно судить, какая неуверенность, какая растерянность владеют людьми, хотя увольнения за несколько недель до этого полностью прекратились.

Маньялос по природе нытик и маловер, но и он сменил пластинку. Раньше все вопил: «Хватит бастовать! Издергали рабочего человека! Издеваетесь!» А теперь заговорил по-другому:

— Уж не заключили ли пакт с самим дьяволом наши господа из Внутренней комиссии? Не обязались ли погрузиться в спячку на неопределенный срок, лишь бы уволили на несколько человек меньше?

Маньялос затронул больное место, что дало дополнительную пищу для подозрений и недовольства. Послышались голоса: «Что это за привилегии активистам? Или у их детей лучше аппетит, чем у детей других уволенных?» «Надо учесть и другое». Это соображение высказывает Сильвия — «передовик» во всем, в том числе и в вопросе дисциплины:

— Слава богу, что благосостояние страны зависит не только от «Ломбардэ».

Она намекает на круговую поруку, на то, что есть рабочие, которые прибегают ко всяким уловкам и хитростям, прямо под носом у начальников и охранников занимаются своими личными делами, иными словами — разучились по-настоящему работать. Сильвия не упускает случая, чтобы повторить свою любимую присказку:

— Эх, дожить бы до того дня, когда у нас, на социалистическом предприятии, будет социалистическая дисциплина!

Но хуже всего то, что предположение о новых увольнениях, высказанное Сильвией наугад, по-видимому, становится реальной угрозой. Заказы для «Бронделей» все сокращаются и сокращаются. Заказы для «Гумбольдтов», до сих пор поступавшие регулярно, тоже пошли на убыль. Естественно, сокращается и рабочий день. На всех машинах, в том числе и на намоточных, прошлогодняя сорокачетырехчасовая рабочая неделя к ноябрю — декабрю дошла до сорока часов, а во второй половине января сократилась до тридцати шести. Пришлось группе добровольцев (двое с «Бронделей», трое с «Гумбольдтов», да еще Сантина от намотчиц), которых возглавил Брамбиллоне (вместо Гавацци — последнее время она просто невыносима, плюет на всех и вся, грубит), взобраться на «Голгофу», к инженеру д'Оливо. Но тот через секретаршу передал, что до конца следующей недели занят — не сможет выкроить для них ни минуты.

— Оказывается, спускаться с «Голгофы» еще горше, чем на нее взбираться, — вздыхает, возвращаясь в цех, работница с «Гумбольдта» Бруна Брамбилла (к Брамбил-лоне не имеющая никакого отношения; она из Лоди, вдова, муж погиб на русском фронте). По ее собственному определению, она из породы «бунтарей». — Раз уж мы все равно шляемся, давайте заглянем к Кишке!

Перед тем как идти к Рибакки, та же Бруна Брамбилла делает еще одну попытку обработать Гавацци, так как, по общему мнению, только она способна проесть Кишке печенку. Но та ее отшила:

— Идите вы все к черту!

Рибакки выдержал натиск, а также попытку Бруны Брамбиллы пустить слезу (впрочем, решительно пресеченную ее товарищами), не поведя бровью. Он сидел за столом, опустив свои близко поставленные глаза, и вертел в холеных руках резинку до тех пор, пока не превратил ее в сплошной комок. Наконец, не поднимая глаз:

— А что сказал господин Бонци?

— Господин Бонци? По таким делам мы разговариваем только с вами. С инженером и с вами.

Вопрос Рибакки прозвучал странно. Еще более странной показалась следующая фраза:

— Отныне соблюдайте субординацию. Господин Бонци начал разбираться в жизни цеха, и было бы неправильно не поставить его в известность о том, что вас беспокоит.

Воспользовавшись недоумением и замешательством Брамбиллоне и других, эта гадюка Рибакки как бы между прочим бросает:

— Будьте добры, сообщите вашим друзьям, что восстанавливается старый распорядок: сорокачетырехчасовая неделя.

— И для «Бронделей», и для «Гумбольдтов»?

Рибакки: — Для тех и других.

— А намоточные?

— Если бы вы меня не отвлекли от дела, у меня уже были бы готовы для вас новые учетные листки.