По пути Синдбада

Средневековые географы рассказывают о том, что арабские моряки, посещая Мальдивские острова, часто женятся на местных девушках своей веры. А Синдбад-мореход, насколько я заключил, прочитав рассказы о его путешествиях, находил себе жену чуть ли не в каждом заморском городе, куда заносила его судьба. Да я и сам столкнулся с этим явлением: у Джумаила нашлась жена в Бейпоре, а у Худайда, помогавшего мне строить корабль, нашлась жена в Каликуте. Арабы издавна торговали с Малабарским берегом Индии, и многие моряки женились на индианках, что поощрялось местными мусульманами. Их не смущало то, что их дочь выйдет замуж за моряка, который, отправившись снова в море, может и не вернуться. Наоборот, индийские мусульмане были довольны тем, что их дочери нашелся жених с Аравийского полуострова, одного из оплотов магометанства. Женитьба араба на индианке мусульманского вероисповедания стала обычаем, имеющим свои правила. Если муж долго отсутствует и от него нет никаких известий, покинутая жена может выйти замуж вторично. В то же время мусульмане могут иметь четырех жен, если в состоянии их прокормить, и я был уверен, что Мусалам, порядочный человек, не злоупотребит своим положением и не оставит свою вторую жену. Поговорив со мной, Мусалам решил, что я не возражаю против его женитьбы.

В тот же вечер он вместе с невестой предстал перед местным кади[45], который и поженил их. На следующее утро Мусалам явился на судно вместе с женой и шурином. Новобрачных сопровождали и другие родственники жены в количестве не менее пятнадцати человек, но они остались на пристани и принялись глазеть на «Сохар» и шумно переговариваться. Жену Мусалама звали Зубайда. У нее было милое личико с большими темно-карими глазами. Ее гибкая, грациозная фигура дышала пробуждающейся женственностью. Держалась Зубайда застенчиво. Зато Мусалам сиял, правда, извинившись за то, что его жена просто одета — одеться получше ей не позволяли возможности. Ее отец умер, оставив сына и шесть дочерей, и теперь ее брат содержал всю семью. Этот молодой человек дал мне ясно понять, что деньги, которые он получит от Мусалама, составят приданое двум-трем его сестрам на выданье. Оказалось, что только арабские моряки, когда женятся, платят невесте деньги, а во всех других случаях индианка должна принести мужу приданое. Я понял намек и, отозвав Мусалама в сторону, сказал, что даю ему тысячу рупий (пятьдесят-шестьдесят фунтов стерлингов). Мусалам остался доволен, чего не могу сказать о себе: в смете расходов на экспедицию отсутствовала статья, предусматривающая расходы на матримониальные нужды. К тому же закралась мысль: примеру Мусалама могут последовать и другие оманцы.

Я как в воду глядел. В последующие несколько дней почти все оманцы (исключение составил Камис-полицейский) уведомили меня, что хотят вступить в брак. Один за другим они подходили ко мне и просили тысячу рупий, а Джумаил позволил себе заикнуться даже о большей сумме: он собирался не только жениться, но и рассчитаться с родственниками оставленной им в Каликуте жены. Правда, он с радостью сообщил, что та женщина, не дождавшись его возвращения, вышла замуж во второй раз, и потому неустойка за невыполнение им супружеских обязательств не очень значительна. Однако эта радость меня не тронула, и я дал Джумаилу, как и другим, тысячу рупий, посчитав неразумным оплачивать предосудительные поступки, к которым отнес прекращение мужем супружеских отношений.

Деньги сделали свое дело, и оманцы женились один за другим. Колебался один Салех, нерешительный по натуре. Он несколько дней советовался с товарищами, выспрашивая у них, хороша ли его невеста. В конце концов стенания Салеха всем надоели, и оманцы, вынудив его приодеться, отвели в дом невесты, а оттуда к местному кади, надо думать, весьма довольному наплыву брачующихся. К сожалению, нерешительность Салеха не оказалась беспочвенной, что лишний раз подтвердило, что брак — дело серьезное и что этот вопрос решать следует самому. Салех провел с женой ночь, а поутру не нашел ее — она сбежала, прихватив с собой тысячу рупий. Естественно, после этого Салех долгое время пребывал в подавленном настроении, усугублявшемся бестактностью его земляков, допекавших его вопросом: «Ну, и где же твоя жена?»