По пути Синдбада

В те дни я с удовлетворением посчитал, что наши экипаж свыкся с морем, научился пользоваться дарами природы да и противостоять ударам стихии. Случай со сломанным грота-реем наглядно продемонстрировал, что наш экипаж может справиться даже со значительной поломкой на корабле. Конечно, следовало отдать должное и нашему кораблю, хорошо снаряженному и имевшему на борту большой запас тросов и парусины, что позволяло и в дальнейшем не опасаться поломок, схожих с повреждением грота-рея.

За четыре месяца, проведенные в море, мы настолько свыклись с «Сохаром», что могли не только зрительно, но и на слух определить, что поправить, что подтянуть. Мы уяснили себе, какие снасти быстро изнашиваются и когда их нужно менять, поняли, как лучше регулировать парусность, уразумели, когда какой трос потравить, а когда какой выбрать, научились обращаться с рулем, и теперь корабль шел плавно, оставляя за собой прямую кильватерную струю. Даже поворот фордевинд — рискованный и сложный маневр — теперь осуществлялся без затруднений. Экипаж приспособился и к частым ночным дождям. Едва начинался дождь, вахтенные матросы накрывали парусиной люки, гасили лампы, а сами надевали непромокаемые плащи. В подпалубном помещении над койками к рассохшемуся на солнце палубному настилу матросы приладили парусину, и с потолка перестало капать. От протечек во время дождя мы спаслись: вода до коек не добиралась, а вот от зловония, стоявшего в трюме, было не уберечься, и каждый только и ждал, когда же кончится дождь и откроют люки, что даст доступ свежему воздуху. Зловоние, стоявшее в подпалубном помещении, представляло собой несусветную смесь самых различных запахов, одинаково далеких от приятных: запаха газа (полностью избавиться от которого так и не удалось), запаха машинного масла, запаха запасенной впрок рыбы, запаха гнилых овощей, да и запаха пота. Когда после дождя вахтенный матрос открывал люк, то неизменно зажимал нос, убедившись на опыте, что вырвавшаяся наружу волна теплого воздуха, насыщенного зловонными испарениями, может сбить с ног.

Неудивительно, что девяносто процентов времени мы проводили на палубе. Здесь мы работали, отдыхали и при возможности спали. Живя в основном на открытом воздухе, мы все больше и больше сживались с морем, начали замечать малейшие изменения в цвете воды, обращать внимание на размеры и форму волн и даже научились понимать «настроение» океана. Мы неизменно наблюдали за птицами, нашими постоянными спутниками, и заинтересованно отмечали, когда к заурядным чайкам присоединялись другие, редкие птицы. Мы обращали внимание и на поведение птиц, то летавших высоко в небе, то у самой воды, то делившихся на мелкие группы, то сбивавшихся в огромную стаю. А однажды мы пришли в почти такое же возбуждение, что и птицы, когда из воды неожиданно вынырнул сорокафутовый кит.

Постепенно мы впали в зависимость от поведения нашего корабля. Когда «Сохар» штилевал, то и мы впадали в апатию, а когда поднимался ветер и корабль уверенно шел вперед, то приходили в состояние необычайной активности, воодушевленные тем, что снова движемся к цели. И, словно отзываясь на наш душевный подъем, корабль разгонялся, как набирающий скорость курьерский поезд. Даже при временном парусном вооружении «Сохар» шел со скоростью шесть-восемь узлов, приближая нас к долгожданной земле.

Когда «Сохар» уверенно шел вперед, работы на судне было немного, и, выполняя ее, оманцы, в такое время пребывавшие в приподнятом настроении, шутили и балагурили, а по окончании вахты занимались любимым делом: ловили рыбу. Раньше я неизменно напоминал Салеху и Эйду, чтобы они, забираясь наверх по вантам, соблюдали предельную осторожность. Однако затем я понял, что мои предостережения бесполезны. Салех и Эйд их пропускали мимо ушей и при необходимости смело лезли наверх, нимало не заботясь о том, что могут свалиться на палубу с пятидесятифутовой высоты. Заделалась верхолазами и часть европейцев, и можно было видеть, как Питер, самый сильный из нас, расположившись у топа мачты, работает вместе с Эйром, отличаясь от своего компаньона лишь цветом кожи. Со временем я стал оценивать силу ветра и положение дел на судне, не выходя из каюты, руководствуясь лишь голосами оманцев. Если они балагурили, за корабль можно было не опасаться; взволнованные и резкие голоса говорили об усилении ветра, а если на палубе устанавливалась необычная тишина, я понимал — мне на палубу: оманцы ждут моих указаний.