По реке времен (сборник)

«Поселили нас в большом деревянном строении – то ли бывшей школе, то ли клубе. Спали мы прямо на полу, на матрасах, набитых сеном, хотя были и простыни, и подушки. Впрочем, особых неудобств никто не испытывал – ребята в основном были опытные, что называется, тёртые. Я с удивлением обнаружил, что я – почти единственный ленинградец на курсе: все остальные были глубокие провинциалы. Кроме того, почти все. в отличие от меня, служили в армии. Среди них было несколько настоящих здоровяков-матросов, прошедших неплохую школу жизни. Помню, я чем-то разозлил одного из них, он схватил меня за грудки, подержал некоторое время на воздухе, но потом отпустил ‹…›.

В общем и целом, ребята были неплохие, хотя какими-то специальными «философскими» качествами не отличались. Помню, как следует выпив, тот же Саша (рассказ о нём я опустил. – В. Кр) жаловался вслух: «Вот я думал, когда поступал, куда я лезу, там великие умы, мыслители – а встретил вот этого!». И показал на такого же служивого, как он. Впоследствии многие из них стали тем не менее профессионалами в своём деле, хотя не обязательно в философии. Руководил всей нашей группой аспирант Валера Вершинин – лет через десять судьба свела меня с ним на паркете Большого дворца Петергофа. Был там ещё Витя Кречетов – ныне прозаик и поэт, член Союза писателей России. Самую успешную карьеру во всех планах сделал Саша Корольков – теперь он доктор философских наук, академик РАО, зав. кафедрой факультета философии человека РГПУ имени Герцена, писатель, православный мыслитель. Тогда он был уже на четвёртом курсе, мы, салаги, смотрели на них (четверокурсников послали с нами группой из четырёх человек), как на небожителей. Помню, я робко спросил его, какая у него тема курсовой работы. Он посмотрел на меня и сказал: «Да чего спрашиваешь, всё равно не поймёшь». Наверное, он был прав – тем более что писал он что-то по философским вопросам биологии».

Я охотно процитировал здесь Казина потому, что под всем этим я и сам подписываюсь. Хочу только кое-что добавить. Казин правильно отметил, что почти все служили в армии и все были провинциалами. Сам я в армии не служил, но это не бросалось в глаза, так как прошёл к тому времени достаточно суровую школу, начиная с учёбы в СУ № 42 в Челябинске. Во всяком случае, у меня были навыки общения в крепкой мужской компании, поэтому у меня никогда не бывало пустых конфликтов и я никогда сам никому не позволял относиться к себе неподобающим образом. Казин же был совсем юный, на три года моложе меня, то есть у него был возраст школьника. Но я был действительно провинциал и даже завидовал начитанности Казина – он читал Блока наизусть, а я, кроме стихотворения «Поэты» да «Незнакомки», ничего не знал. У Лёни же, как мы его тогда звали, Блок был любимым поэтом, к тому же он сам писал стихи. Впрочем, стихи писал и я, только к моменту поступления на философский факультет я перестал писать и стихи, и прозу. Более того, я как философ-метафизик пришёл к убеждению, что никакая художественная литература вообще не нужна, потому что вся мудрость есть в философии. Помню, я тогда спрашивал Валеру Вершинина: «Зачем нужна художественная литература?». Юный аспирант пытался как-то втолковать абитуриенту, ещё не проучившемуся и дня на факультете, что литература тоже нужна, но так и не убедил меня.

А между тем по рукам старшекурсников ходил томик стихов Эмиля Верхарна, и он поразил меня щедростью и плотским богатством жизни, жаждой жизни и вместе с тем каким-то северным светлым мистицизмом и символизмом, затрагивая в душе какие-то новые струны, не звучавшие во мне прежде. И ещё помню чтение Борисом Макаровым стихов Саши Чёрного: «Капитан, я российский писатель…». Или: «Вместо фиников – морошка. / Холод, слизь, дожди и тьма – так и тянет из окошка брякнуть вниз о мостовую / Одичалой головой…», «Квартирант и Фёкла на диване…» или «Ревёт сынок…». И это для меня был целый мир. И «морошка» каким-то образом соединялась в моём сознании с черникой и со всем северным пейзажем – с соснами, с озером. Весь этот мир северной природы только-только начинал приоткрываться для меня. И Блок, и Саша Чёрный, и Эмиль Верхарн с той поры навсегда вошли в мою жизнь.

Тот месяц, проведённый нами в колхозе, оставил в душе много разных воспоминаний. Запомнилось, как иногда возвращались мы ночью в нашу усадьбу, ночи были тёмными, небо звёздным, от которого я уже отвык в городе. Однажды в клубе показывали фильм «Приключения Одиссея», и, когда мы шли к себе лесной дорогой, я всё время смотрел на звёздное небо и чувствовал себя где-то там, в Древней Греции, – ведь им светило всё то же небо, и оно связывало нас через наши взгляды, которые пересекались где-то там.