По реке времен (сборник)

Вера Яковлевна была женщина лет сорока пяти, доцент, с весьма своеобразной манерой речи – она как-то шепелявила, и рот её кривился в правый угол. Но это ей даже шло – казалось, что философией древних и должен заниматься такой человек, тем более что это женщина. Она знала нас по именам и относилась к нам по-доброму, то ли по-дружески, то ли по-матерински. Запомнился мне один такой забавный случай: я был дружен со Славой Соломоновым, мы и на лекциях её, и на семинаре сидели рядом. Слава был постарше меня, ему было уже двадцать шесть лет. Он к этому возрасту уже многое повидал – служил в армии, пел в церковном хоре, побывал в психиатричке с белой горячкой… Он и теперь продолжал пить и в этом состоянии приходил на занятия и нередко засыпал. Однажды в коридоре ко мне подходит Вера Яковлевна и тихонько на ухо шепчет: «Клечетов, уведите Соломонова, он совсем пьян, неплиятности будут!». Я, ссылаясь на Веру Яковлевну, попробовал уговорить Славу уйти с занятий, а он относился к ней с любовью и на этот раз послушал совета. Впрочем, Соломонов любил не только Веру Яковлевну… Заместителем декана у нас была Светлана Николаевна Иконникова. Она вела семинары по истории этических учений у студентов третьего курса. Ей было, наверное, чуть за тридцать, ну не более тридцати пяти. Красивая, с открытым чистым лицом, с ясной, располагающей улыбкой, она влюбила Соломонова в себя. И он частенько ходил к ней на её семинары. Как-то он сетовал мне: «Платон, (такую кличку он мне дал), понимаешь, неудобно как вышло – попросился к Светлане Николаевне на семинар, ну выпил и уснул. Стыдно как!».

Время было демократичное, ректором университета был академик Александров, а Светлана Николаевна, как говорили, доводилась ему племянницей. Она была доброжелательна к студентам и на лёгкие провинности закрывала глаза. Я и сам как-то попался ей на глаза в коридоре, когда уже шла третья лекция.

– Кречетов, а вы почему не на лекции?

– Светлана Николаевна, я кошку из канала Грибоедова пытался вытащить!

– Ну и вытащили?

– Нет, утонула…

А и действительно было так. Кажется, на втором курсе. Мы жили тогда в общежитии в Старом Петергофе и от Балтийского вокзала ездили на автобусе № 10 до университета. Я сошёл пораньше, чтобы прогуляться по городу. Ну и вижу – плывёт по каналу и истошно и безнадёжно мяукает… Все мои усилия вытащить её ни к чему не привели, а времени потерял много. Наверное, для студента-философа не очень уважительная причина для опоздания, но Светлана Николаевна не стала вдаваться в подробности и не сделала мне внушения. Я думаю, с Соломоновым ей было непросто, поскольку она видела, что он влюблён в неё. Может быть, это даже имело бы какое-нибудь продолжение, если бы не трагический случай, произошедший с Соломоновым. После первого курса мы все разъехались на каникулы, а с каникул Соломонов не вернулся. Его нашли в конце августа под железнодорожным мостом где-то в Подмосковье, кажется, родом он был из Коломны. Что произошло с ним, мы так и не узнали, – то ли его убили, то ли он сам выбросился из поезда. То и другое вполне могло случиться. В поездах он ездил только пьяным и, бывало, вместо Ленинграда приезжал в Петрозаводск. А будучи пьяным, мог приставать к кому-нибудь, доказывая, что он – Сократ. Не раз приходилось весной удерживать его, когда он, свесившись из окна, кричал: «Синь-то какая! Раствориться, раствориться бы в ней!».

В конце мая и в начале июня мы с ним частенько лежали на песке у Петропавловской крепости, загорали. Однажды, когда выстрелила пушка, на нас сверху посыпались обугленные и ещё дымящиеся кусочки пыжа, и мы их сбрасывали, обжигаясь, с ног. Как-то у Петропавловской крепости я нашёл его на пляже и увидел на ноге у него цифры, написанные химическим карандашом.

– Слава, это чего у тебя? – спрашиваю.

– А, в вытрезвителе написали номер! – Он послюнявил палец и стал оттирать цифры.

Зимой он нередко среди ночи в «шестёрке» пел «Хуторок» – голос у него был сильный, особого тембра. Люди выходили из комнат, слушали. В общаге на третьем этаже была учебная комната, там частенько горел свет и до трёх, и до четырёх-пяти, а кто-то сидел и до утра. Окна учебной комнаты выходили на площадь перед входом и на Неву. В белые ночи не раз при мне подходил он к окну, раскрывал его и, обращаясь ко мне, говорил: «Кречет, синь-то какая, а, раствориться!».

Ездили мы с ним в Солнечное. С собой он, как правило, покупал портвейн – «777» или «33».