По счетам

– Значит, говоришь, директор сантехнический? Ну, толчок, допустим, мы вдвоем вынесем. Но ванную – всяко не сдюжим.

– Заведующий этот старинный хлам собирает. У него дома – натурально малый зал Эрмитажа. Я почему за Барона и вспомнил: говорят, он в антикварных вещицах понимание имеет. В отличие от нас, убогих и сирых.

– Это кто ж такое базланит?

– Слыхал от кого-то, – равнодушно отозвался Вавила. – Теперь уж и не припомню.

– Ну-ну, жарь дальше.

– Заведующий, с бабой своей и с домработницей – живут же люди! – в отпуск отъехал. На дачу, в Разлив. По ленинским, короче, местам. А хата пустая стоит.

– И что, прям не приглядывает никто?

– В том-то и дело! Правда, каждое утро из Разлива эта самая домработница наезжает. Но в квартире кантуется не больше часа. А потом – обратно тихо, как в склепе.

– А на фига мотается?

– Зав с завихой девку электричкой гоняют. Чтоб цветы поливала, кошака кормила и дерьмо евонное выносила. А потом она обратно возвращается. Хозяев супом и вторыми блюдáми кормить.

– Ишь ты! Чтоб я так жил.

– Я ж говорю – та еще семейка. Разжирели, на импортных унитазах сидючи. И куда только бэхээсэс смотрит?

– А что ж они скотинку с собой не прихватили? – пропуская мимо ушей как бы юмор, задумался вслух Хрящ.

– Да кошак у них кастрированный, домашний. На свежем воздухе шугается.

– Интересное кино… И откуда у тебя, друг ситный, такие пикантные подробности? Самолично под хвост заглядывал?

– Никуда я не заглядывал. Просто недавно со шмарой одной любовь-морковь завертел.

– Главное, чтоб не навертел. И чего шмара?

– Домработница – подруга ейная. Мы ее на днях на Финляндском банý встретили. Слово за слово… Она моей на жизнь жалится, а я стою рядышком, покуриваю да на ус наматываю. Повезло, короче.

– Да уж.

– Только тут такое дело: если всерьез браться, времени на раскачку нет. Хозяева обратно в город двадцать шестого возвращаются.

После этих слов Вавила вопросительно уставился на собеседника. Хрящ же молчал, силясь вспомнить нечто важное, о чем неделю назад, на пьянке в Орехово, Барон втолковывал ему за Вавилу. Но – не получалось. И то сказать: пьяный был, в дымину. Кто тогда мог предположить, что вскоре жизня такие коленца начнет выкидывать?

– Так чего? Возьметесь с Бароном? Выгорит – мне за наколочку на бедность сколь-нибудь да подкинете.

– А сам пойти, стало быть, опасаешься?

Вавила, потупившись, отвел взгляд.

– Понятно: и хотела кура воли, да мороза боится, – считал Хрящ. – Ладно. Завтра отсыпаемся-похмеляемся, а в понедельник с утреца сгоняем. Поглядим, что там за Эрмитаж и за домработница с языком без костей.

* * *

Под обрывом монотонно бубнила речная вода. От Вуоксы поднималась вечерняя сырость и здесь, наверху, смешивалась с воздухом, пахнущим смородинным листом и сосновой смолой. Так что на выходе складывался аромат из разряда «Я вас умоляю!» – аж голова кругом. А тут еще со стороны финской границы очень кстати нарисовался ветерок и разогнал комарье, довершив почти идиллическую картину.

Двое старых друзей снова сидели за столом в саду. Курили, наслаждаясь разлитым вокруг покоем и фиксируя в памяти как сам факт, так и мельчайшие детали их мужской встречи. Ради которой обоим пришлось пройти очень непростой, длиною в два десятка лет, путь…

– Твои-то когда обратно возвращаются? – нарушил затянувшееся молчание Кудрявцев.

– В начале следующей недели. Всем кагалом. Целый год ждал, когда внуки с их матерью и с моей старухой на моря укатят. Чтоб малость одному, в тишине да спокойствии побыть. А теперь жду не дождусь, когда обратно вернутся. И покой уже не в радость.

– Сколько им? Спиногрызам твоим?

– Саньке шесть, на будущий год в школу. Лизке – три с половиной.

– Самый возраст. Давать деду прикурить.

– А ты, выходит, всю сознательную жизнь так бобылем и проживаешь?

– Не то чтобы совсем бобылем, но… В зарегистрированном браке не состоял.

– И как только с таким моральным обликом до генеральства допускают? – сощурился Яровой. – Маху дали контрольно-надзирающие инстанции… Но в чем-то я тебя, Володька, понимаю. И в глубине души даже завидую.

– Это чему?

– Ну, хотя бы тому, что ты, в силу своей культур-мультур-специализации, каждый день имеешь возможность артистку видеть. Певицу, балерину.

– Хм… Скажу тебе, дружище, по секрету: я их не только видел, но некоторых и того… на ощупь трогал.

– Даже балерину? – мечтательно закатил глаза Яровой.

– Даже. К слову, мне не понравилось.

– А что так?

– Налицо все признаки профессиональной деградации.

– В каком смысле?

– Дюже вертлявая.

Приятели расхохотались.

– Ну и жук вы, товарищ генерал!

– Алё! Обидные слова говорите, товарищ майор.

– Не понял? А что я такого?..

– А ты в курсе, что жук – тотемное животное вора-карманника?

– Ей-богу, не знал. А почему жук?

– Аббревиатура ЖУК означает «желаю удачных краж». Даже наколка такая специальная существует. Кстати, об уголовниках: Паша, ты обещал мне линию с Москвой обеспечить.

– Не вопрос. Сейчас по-быстрому чайку упромыслим и в дом переместимся. Я печуркой займусь, а ты – переговорами служебными.

– Нет, давай сперва переговоры, а уж потом чай.