По счетам

– Если не касаться за нюансы – вполне. Сразу видно образованного человека.

– Так вышло, что, кроме тебя, Чибис, мне больше попросить некого. Посему… Если сможешь, пригляди за парнем? А я в свою очередь… Скажи, чем могу? В рамках разумного, конечно.

– А что ты мне можешь предложить, начальник? На волю ведь не выпустишь?

– Нет. На волю не выпущу.

– А, окромя воли, остальное у меня есть.

– Могу свиданку с бабой организовать, – взялся вслух прикидывать варианты Яровой. – Оно, конечно, не положено – ни тебе, ни мне. Но, обещаю, не узнает никто.

– Только мы вдвоем, да ты со свечкой? Интересный пейзаж. Надо будет обмозговать.

– Я перед тобой лукавить не буду. Ты, конечно, запросто можешь меня наколоть. На этап уйдете, и – привет, никто контролировать, проверять, как оно там дальше сложится, не станет. Но пойми! Не заслуживает этот парень сдохнуть ни за понюх табаку. Он… очень правильный он парнишка.

Последние слова Яровой произнес с неподдельной болью, что не ускользнуло от чуткого уха Чибиса.

– Правильный, говоришь? Так это смотря по каким понятиям.

– По любым! И по нашим, и по вашим! – продолжил наращивать градус Павел. – Он волченыш еще совсем. Не выживет он там, по первости, в одиночку. Ты только поначалу за ним пригляди, а? А дальше сам сдюжит. У парня навыки выживания отменные – через такое прошел, что… у-у-у-у. Нутром чую – выкарабкается. Лишь бы с самого начала лапы не перебили.

Здесь Яровой устало выдохнул и потянулся за папиросами:

– Вот такой будет мой сказ, Чибис. А теперь от тебя слова ответного жду… Да возьми ты уже папиросу! Хорош кобениться!..

* * *

И трех часов не прошло, как Чибис был возвращен обратно в «Кресты». В некогда главную тюрьму Российской империи, изначально задумывавшуюся как одиночную. «Преступник – это, без сомнения, грешник, – так в 1880-е рассуждал чешских корней архитектор Антоний Томишко, приступая к исполнению государева заказа на строительство нового столичного пенитенциарного учреждения. – А единственный путь грешника – покаяние. Иначе на его жизни можно ставить крест». По дерзновенному замыслу архитектора, одиночная камера должна была стать для затворника монашеской кельей, местом для молитвы о прощении.

Много невской воды утекло с тех пор. И на не меньшем количестве узников, прошедших через «Кресты», государство поставило жирный крест. Отныне одна только робкая попытка молитвы вызывала в этих стенах гомерический хохот сокамерников. Исчезли как класс и камеры-одиночки. Так, например, та, куда поздним вечером после разговора с Яровым перевели Чибиса, была заселена шестью сидельцами. И по местным меркам это считалось более чем сносными условиями казенного общежития…

Чибис степенно, по-хозяйски зашагнул в камеру. Дверь за ним тут же захлопнулась, с тем же противным лязгом закрылась на замки – и на пару секунд в былой келье «грешников» сделалось тихо. Постояльцы, включая тех, кто кемарил, синхронно подняли и поворотили головы. С неподдельным интересом всматриваясь в подселенца.

– Ну, поздорову, бродяги. Если кого разбудил – извиняйте.

– Батюшки-светы! – мячиком скатился с нижней, по правую руку от стола, шконки бугор внутрикамерного значения по прозвищу Хват. – Братцы, никак сам Чибис? Вот уж кого не ждали, не думали, не гадали!

Соблюдая устоявшийся церемониал, следом с полатей ссыпались остальные страдальцы. Все, за исключением лежащего на одном из вторых ярусов Юрки. Чибис этот момент отметил, но вида не подал. Лишь с усмешечкой отреагировал на захлебывающуюся эмоцию старшóго:

– Ждали его с моря, да на корабле, а он с печки на лыжах выскочил.

Наводя порядок, Хват нишкнул парню с нижней по левую руку шконки, и тот торопливо принялся собирать манатки, перемещаясь свободным этажом выше.

– А тебя, фраерок, что? В малолетстве старших уважать не научили? – прошипел бугор в адрес Юрки. – Задницу от шконки, может, оторвешь?

– Меня учили старшим место уступать. Я, в принципе, готов. Только, гляжу, вы уже и без меня подсуетились.

– Слышь ты, гунявый? Не опасаешься, что я и осерчать могу?

– Не кипятись, – осадил не в меру суетливого старшóго Чибис. – Парнишка, судя по всему, не только человек молодой, но и до этих стен непривычный. Подрастерялся малость.

– А коли подрастерялся, за нами не заржавеет. Пособим, подсоберем, – огрызнулся Хват. Тем временем Чибис прошествовал к столу, выгрузил из карманов газетный кулек и осьмушку хлеба, распорядился:

– Разделите на всю артель. Чем богаты. Ну да, все едино: лучше маленькая рыбка, чем большой таракан.

Хват метнулся, развернул газетку и заблажил с придыханием:

– Зацените, братва! Какой человек с вами последним куском делится! Эхма, держите меня семеро! Снеточки! Вяленые!

Далее – не то экспромтом, не то выудив из подсознания посконно деревенское, затянул гнусаво:

Как по озеру Ильмéню
снетки плавают, пельмени
А сисятые бабцы
их хватают за концы…

Чибис же сосредоточился на крестнике капитана Ярового.

– Мил человек, сделай одолжение: спустись да представься чин по чину. Как зовут? Кто таков? Чьих будешь?