По Семиречью

Странные цикады! Вот одна взлетела и погналась за мной. Покрутилась сзади, отстала. Потом другая, третья. Не может же это крикливое насекомое любопытствовать? Наверное, просто позади меня ветер образует завихрение, затишье, в котором легко лететь и кричать, показывать себя многочисленному обществу, стараясь привлечь к своей особе внимание.

Среди зарослей сизой полынки заяц наскреб сухую и белую почву и получилась мягкая постелька. Потом на это место пришел фазан, покупался в пыли и взбил перинку еще больше.

Бедной личинке муравьиного льва трудно жить в пустыне с твердой как камень белой землей. Нигде не построишь гнездо. На счастье, встретилась лежка зайца — купальня фазана. Превосходное место! Забралась в нее личинка поглубже и давай разбрасывать в стороны головой-лопатой пыль. Вскоре получилась отличная воронка, в ней и устроилась личинка ожидать добычу.

А добычи всюду много, везде ползают муравьи.

Так помогли муравьиному льву птицы и звери.

Призывный звон

Я прилег в прохладной тени большого ясеня, и легкий ветер приносит то сухой, горячий, как из раскаленной печи, воздух пустыни, то запах приятной влаги реки Чарын и старицы, заросшей тростником. А вокруг полыхает ослепительное солнце, такое яркое, что больно смотреть на сверкающие, будто раскаленный металл, холмы пустыни.

Закрыв глаза, я прислушиваюсь. Птицы умолкли. Изредка прокукует кукушка. Низкими и тревожными голосами гудят слепни, неуемно и беспрестанно верещат цикады, иногда проносится на звонких крыльях какая-то крупная пчела, прогудит жук, поют мухи, нудно завоет тонким голосом одинокий комар, шуршат крыльями крупные стрекозы. И эта симфония звуков, такая мирная и милая, навевает покой, клонит ко сну. И еще звук — нежный звон тончайшей струны. Он то усиливается, то затихает, но не прекращается, беспрерывен, совсем близко, тут рядом; возможно, вначале просто не доходил до сознания, а сейчас внезапно объявился. Не могу понять, откуда этот звук. В нем чудится что-то очень знакомое, понятное. Силясь вспомнить, я раскрываю глаза. Дремота исчезает.

Надо мной летают, совершая замысловатые зигзаги, большие зеленоватые стрекозы; проносится от дерева к дереву, сверкая на солнце отблеском металла, черно-синяя пчела-ксилокопа; над кустами терескена взмывает в воздух цикада; вблизи над ровной, лишенной растений площадкой гоняются друг за другом черные осы-аммофилы. И… наконец увидел: высоко над землей, на кончике ветки вьются мириады крошечных точек — по всей вероятности, комарики-звонцы. Они то собьются в комочек и станут тогда совсем темным облачком, то растянутся широкой лентой, слегка упадут книзу или взметнутся вверх. Солнечный луч, иногда прорываясь сквозь листву, падает на рой, и вместо темных точек загораются яркие искорки-блестки. Это от него непрестанный тонкий звон крохотных крыльев. В брачное скопление самцов должны влетать самки. Жизнь комариков коротка, и брачная пляска каждого продолжается всего лишь один-два дня.

Возле роя самцов все время крутятся неутомимые стрекозы, описывая круги, лихие повороты и замысловатые петли.

Кормятся комариками?

Нет, крохотные комарики не нужны крупным хищницам; ни одна стрекоза не влетает в рой, не нарушает его строя, не прерывает нежной песенки, и вместе с тем он чем-то их привлекает. Они не покидают роя ни на минуту, вертятся возле него почти рядом, отлетая лишь на мгновение в сторону. Рой — будто центр боевых полетов воздушных пиратов.

Непонятно ведут себя стрекозы. Я вижу в этом одну из бесчисленных загадок моих шестиногих приятелей, и сразу же зарождается разгадка маленькой трагедии. Но нужно вооружиться биноклем и, соблюдая терпение, много раз проверять, чтобы окончательно убедиться в предположении.

В бинокле весь мир сосредоточен на маленьком кусочке неба. Все остальное отключено и как бы перестает существовать. Да, я вижу маленьких комариков; несмотря на буйную пляску каждого пилота, различаю их пышные усы; вижу и большеглазых хищниц-стрекоз. Они жадно хватают кого-то побольше, направляющегося к рою, без пышных усов. Сомнений нет! Разборчивые кулинары охотятся только на самок комариков, привлекаемых песней самцов. Только они, крупные и мясистые, их лакомая добыча.

Как бы то ни было, рой неприкосновенен: он служит приманкой, возле него обильно пропитание. И эта охота стрекоз, и песни самцов, видимо, имеют давнюю историю.

Спадает жара. Ветер чаще приносит прохладу реки. Смолкают цикады. Неуверенно защелкал соловей, прокричал фазан. Пора трогаться в путь. В последний раз я прислушиваюсь к тонкому звону комариков, и мне чудится в нем жалобная песня тысяч самцов, бездумно влекущих на верную погибель своих подруг.

Прошло более 10 лет с тех пор, как я был в этих местах. Я хорошо помню, что тогда крики фазанов неслись со всех сторон. Особенно рано утром они затевали что-то подобное многоголосой перекличке. Ночью истошными голосами кричали косули. Всюду попадались лежки кабанов, и местами земля была взрыта ими: звери лакомились личинками хрущей — злейшими врагами леса. Виднелась молодая поросль ясеня.