По серебряному следу. Дворец из стекла

Джекоб взглянул на спящего брата. Да, для этого он и привел Уилла назад к башне: чтобы вернуть его в родной для них обоих мир. Но как ему там жить с кожей, которая превращалась в нефрит?!

Джекоб зашел под арку ворот, где висели обугленные остатки замковых ворот. Какой-то домовой шмыгнул прочь, когда на него упала тень Джекоба. Ростом он был не больше мыши, с красными глазками над острым носом, в пошитых из ворованной человеческой одежды штанишках и рубашке. Руины ими кишмя кишели.

– Я передумал, – сказал Джекоб. – В другом мире ему ничто не поможет.

Джекоб уже давно пытался рассказать Лиске о мире, откуда пришел, но она и слышать об этом не хотела. Ей хватало того, что она знала: из места, куда он слишком часто исчезал, Джекоб возвращался с воспоминаниями, которые следовали за ним как тень.

– Ну и?! Как по-твоему, что с ним будет здесь?

Лиска этого не произнесла, но Джекоб знал, о чем она думает. В ее мире мужчины убивали собственных сыновей, как только замечали, что у них в коже прорастает камень. Но Джекоб не сомневался: если есть какое-то средство от прорастания камня, то они найдут его здесь.

У подножия холма, где высились руины, в сумерках терялись красные крыши Шванштайна, а в домах зажигались первые огни. В первый год жизни в зазеркальном мире Джекоб работал там на одной из конюшен, где путешественники оставляли лошадей. Издали город напоминал картинку с жестяной коробки из-под имбирных пряников. Но сходство нарушали высокие фабричные трубы, посылающие дым в вечернее небо. Новая магия… Так называли в этом мире технологии и науку. Но камень в теле создавали не механизированные ткацкие станки и не прочие достижения современности, а древнее колдовство. Оно обитало на холмах и в долинах этого мира, в его реках и морях, цветах и деревьях, в семимильных сапогах, ведьминых иглах и во множестве других волшебных вещей, поиск которых Джекоб сделал своим ремеслом.

На стену, где в тени спал Уилл, опустился золотой ворон. Джекоб прогнал его, пока тот не успел прокаркать одно из своих мрачных проклятий.

Брат стонал во сне. Человеческая кожа уступала камню не без борьбы. Джекоб ощущал боль Уилла как собственную и впервые проклинал зеркало. Долгие годы в тот, другой мир его возвращала только любовь к брату – всегда по ночам, когда он был уверен, что мать спит. Слишком сложно было вновь уходить, видя ее слезы. Уилл же только обхватывал руками его шею и спрашивал, что он ему принес. Башмачок домового, шапочку дюймовика, пуговицу из эльфова стекла, клочок чешуйчатой кожи водяного – Уилл прятал подарки Джекоба за книжки, а потом умолял брата рассказать что-нибудь еще о мире, где он находил такие сокровища, пока на выцветшие обои не падали первые лучи утреннего солнца, и, как только Уилл засыпал крепким сном, Джекоб украдкой уходил за зеркало.

Он взял рюкзак:

– Я скоро вернусь. Если он проснется, скажи, чтобы ждал меня. Не позволяй ему возвращаться в башню.

– А куда ты идешь? – заступила ему дорогу лисица. – Ты не сможешь ему помочь, Джекоб.

– Знаю. Но я должен попытаться.

Лиса проследила взглядом, как он направляется к полуразрушенной лестнице, ведущей вниз по склону холма. Единственными следами на поросших мхом ступеньках были его собственные. Развалины считались проклятыми. Жители Шванштайна рассказывали сотни историй о пожаре, уничтожившем охотничий замок, когда-то стоявший на холме, но прошли годы, а Джекоб так и не знал, кто оставил в башне зеркало. И куда подевался отец.

3 Гоил

В сжатом поле все еще пахло кровью – так пахнет на всех полях сражений. Лошадь Хентцау привыкла к этому запаху, как и его солдаты. Дождь наполнил окопы жидкой грязью, а за брустверами, сооруженными с обеих сторон, землю покрывали винтовки и простреленные каски. Конские и людские трупы Кмен приказал сжигать, прежде чем они разложатся и отравят воздух вонью. Своих же солдат король, по гоильскому обычаю, оставил лежать там, где они пали. Пройдет совсем немного дней, и их будет не отличить от выступающих из истоптанной земли камней, а головы тех, кто проявил себя в сражениях особенно геройски, отослали в королевскую крепость, чтобы окаймить ими подземную аллею славы мертвых.

Еще одно сражение. Хентцау устал от них, но надеялся, что это на какое-то время последнее. Императрица наконец выразила готовность к переговорам, и даже Кмен хотел мира. Хентцау прикрыл рукой рот, когда ветер принес с возвышенности пепел их павших врагов. Шесть лет на поверхности земли, шесть лет без щита земли между ним и солнцем. Глаза его болели от дневного света, а кожа под воздействием воздуха стала пористой, как ракушечный известняк. Кожа Хентцау напоминала коричневую яшму. Не самый благородный цвет кожи для гоила. Хентцау первым из яшмовых гоилов дослужился до высших армейских чинов. Но до Кмена у гоилов и короля-то не было, и Хентцау нравилась его кожа. Яшма маскировала куда лучше, чем оникс или лунный камень.

Ставка Кмена располагалась неподалеку от поля битвы – в охотничьем замке одного императорского генерала, павшего в сражении, как и большинство его офицеров.