По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

В описываемое время наш фронт уже представлял собою картину полного разложения. С офицеров и солдат сняли погоны и всякие военные отличия. Введено было выборное начало. Тотчас после заключения перемирия командир полка полковник Крыков уехал из полка, и вместо него выбрали какого-то молодого прапорщика-студента первого курса с голубыми задумчивыми глазами и шелковистыми белокурыми волосами, которые небрежными вьющимися прядями спускались ему на лоб. Прапорщик Ломжев был убежденный большевик. Попав в командиры полка, он старался держать себя с достоинством. Он был молчалив и замкнут, говорил спокойным голосом, медленно, но самоуверенно, точно он чувствовал, что за ним стоит могучая революционная сила, перед которой все должны трепетать. От всей его личности веяло чем-то таинственным и недоговоренным. Своей молчаливостью и непроницаемостью он как будто хотел подчеркнуть всю глубину и грандиозность совершившегося переворота. Мир теперь будет заново перестроен, и он, Ломжев, будет в числе этих новых людей. Иногда во время разговора с ним я пристально всматривался в его ясно-голубые глаза, стараясь заглянуть в его душу и прочесть его сокровеннейшие мысли. «Неужели, – думалось мне, – этот интеллигентный человек с таким симпатичным русским лицом не видит той пропасти, в которую толкает Россию большевизм? Неужели ему ничуть не дорога Россия? Или он только надел на себя маску и в глубине души презирает и ненавидит этих предателей Родины?» Но Ломжев оставался непроницаемым, и ни единым словом или каким-нибудь намеком он не выдал своих истинных убеждений. Иногда на его молодом безусом лице появится загадочная улыбка, и вежливо он отведет разговор от щекотливой темы. Помощником командира полка был известный уже читателю Митин – простодушный и мягкий человек, который очень хорошо умел уговаривать несознательных «товарищей». Но самым интересным большевистским типом у нас был председатель революционного трибунала солдат Шеврунов. И по духу, и по внешнему виду это был настоящий большевик. На вид он, право, походил на беглого каторжанина. Правый глаз косил направо, лоб низкий, лицо красное, немолодое, со щетинистыми усами, с гнилыми кривыми зубами. Все лицо его выражало безграничную тупость. В руках этого безграмотного, грубого человека была огромная власть. По одному только его слову мог быть немедленно расстрелян любой офицер или солдат нашего полка. Однако, несмотря на свою грубую преступную внешность, в душе Шеврунова жили человеческие чувства, руки его не обагрились невинной человеческой кровью. Его чуть ли не в глаза называли дураком, но он как-то не обижался. Впрочем, иногда в минуту раздражения он со страшной силой ударял по столу своим здоровым кулачищем. Лицо его багровело, глаза наливались кровью. В эту минуту он был страшен. «Что-о?! Да ты знаешь, кто я!!! Расстреляю как собаку!..» Но обыкновенно такие грозные вспышки гнева быстро проходили, особенно если на столе появлялась бутылка водки.

В описываемый момент на фронте и в тылу была уже полная разруха. Транспорт расстроился. Подвоз жизненных припасов почти прекратился, и на фронте стал ощущаться голод. На передовой линии теперь каждый день происходило братание с немцами и играла то наша полковая музыка, то германская. Немцы с видом победителей снисходительно выслушивали «Интернационал» и для виду даже тихонько подпевали, а я при виде этой позорной картины готов был провалиться сквозь землю от стыда, досады и бессильной злобы. Я не выходил из своих окопов и с убитым видом издали разглядывал немцев. Да, это были они, типичные немцы, как мне показалось, тощи, в своих бескозырках, точно поварских шапках, на некоторых были большие очки с роговыми ободами. Приезжали посмотреть «побежденных» даже штабные германские офицеры, толстые, неуклюжие немцы в фуражках с красными околышами и с сигарами во рту. Но все-таки как их было мало, таких немцев, против нас! Буквально горсточка, да и у тех был такой истощенный, усталый вид. Было очевидно, что если бы еще немного мы продержались, то война была бы выиграна. Сами немцы говорили, что Германия могла выдержать не более чем три-четыре месяца, так как ей грозил голод и силы ее совершенно иссякли; назревала революция, и другого выхода ей не оставалось, как просить мира. Но неожиданно обстоятельства изменились в пользу Германии. План германского Генерального штаба блестяще удался: произошел, наконец, большевистский переворот, и великая, когда-то могучая Россия без боя сложила оружие перед врагом, который сам готов уже был просить мира. Но судьба России, ее честь, ее национальные идеалы нисколько не интересовали новое большевистское правительство.