Но Василенко не дремал. Едва только раздались первые выстрелы австрийского пулемета, как в ответ энергично застучал наш «максимка». Австрийский пулемет умолк. Но ружейная трескотня перекинулась дальше, и вскоре по всему фронту шла жаркая перестрелка. «Вот так заварил кашу», – подумал я, плашмя припав к земле, готовый, кажется, провалиться сквозь нее. Не поднимая головы, я посматривал по сторонам, не найдется ли какого-нибудь подходящего убежища вблизи. Шагах в десяти уже начинались развалины деревушки, за которыми была вырыта моя землянка. Но не было никакой возможности подняться, так как пули сотнями, как невидимые иглы, пронизывали воздух, ударялись в землю, щелкали о груды кирпичей и с пронзительным визгом рикошетировали. Вдруг что-то словно камнем сильно ударило по голенищу моего сапога. «Ранен!» – мелькнуло у меня в голове, и я быстро пополз к развалинам. Когда я приполз за развалину и почувствовал себя в безопасности, мне вдруг стало так радостно и даже весело. Все это путешествие на расстоянии каких-нибудь пятидесяти шагов, чуть не стоившее мне жизни, показалось мне в высшей степени занимательным. Я осмотрел свою ногу. Оказалось, что пуля пробила шинель и голенище сапога. Согнувшись, я пошел в свою берлогу, как я называл нашу землянку, которая была в нескольких шагах.
Когда я вытянулся на соломе, только тогда почувствовал, до какой степени я устал. После бессонной ночи, нервного напряжения во время боя, где каждую секунду грозит ужасная смерть и, наконец, после этого легкомысленного путешествия из окопов в свою землянку я почувствовал реакцию, веки мои бессильно, против моей воли сомкнулись; ружейная и пулеметная трескотня, свист пуль, землянка, солома, кусочек серого неба, которое виднелось из землянки, – все перемешалось, получился нестройный хаос каких-то звуков, людей, предметов, впечатлений, и я забылся беспробудным сном.