По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

– Нет, ничего, воздухом немного обдало, – ответил я и, подойдя к пулемету, следил за действиями австрийцев. Василенко весь ушел в свою работу. Казалось, что пулемет и он слились в одну живую действующую машину. В его руках пулемет был так же послушен, как смычок в руках опытного скрипача. Держась за ручки пулемета и слегка согнувшись, Василенко ничего и никого не замечал и поливал из своего пулемета, как из насоса, осыпая врага целым дождем пуль. И, нужно сознаться, что действие его огня было ужасное… Австрийцы валились как снопы… Поражаемые сверху нашим метким шрапнельным, а снизу пулеметным и ружейным огнем, австрийцы метались в разные стороны. Но на смену скошенных колонн из-за сожженной и разрушенной деревушки, которая тянулась вдоль их окопов, выходили все новые колонны, рассыпались в длинные цепи и продолжали наступать, видимо, твердо решив отбросить нашу бригаду, защищавшую мосты, за Сан.

Мало-помалу меня начало охватывать сильное беспокойство, так как я видел, что несмотря на такой убийственный огонь, австрийцы не останавливались. Их цепи смешались в тесные толпы, которые, словно чем-то одурманенные, катились вперед как лавина.

Солдаты начинали нервничать. Некоторые, задрав винтовку кверху, а сами спрятав голову за бруствер, палили в небо, другие испуганно озирались по сторонам, как бы ища убежища от этого грохота, лязга, грома и надвигающейся темной вражьей силы. Были все признаки начинающейся деморализации. Лавины австрийцев уже докатывались почти до окопов, готовые захлестнуть нас своей беспощадной широкой волной. Даже легко можно было различить их голубые шинели, кепки, ботинки с обмотками, и сквозь гром канонады можно было расслышать их дикие крики. Австрийская артиллерия, чтобы не бить по своим, вдруг прекратила огонь. Приближался роковой момент атаки, и казалось, мы будем сметены этой страшной лавиной. Я чувствовал, как кровь бросилась мне в голову. Сердце стучало как молоток. Обезумев от ужаса перед неизбежной гибелью, я бросился по окопам и, стараясь перекричать гром и трескотню, которые стояли вокруг, обращался к солдатам:

– Братцы, не робейте! Бей австрияков, стреляй в упор!

Наступил тот кульминационный момент боя, когда весы боевого счастья должны были склониться в ту или другую сторону. Ободренные присутствием своего ротного командира и внезапным прекращением огня австрийских батарей, солдаты вдруг воспрянули духом. Все как один они припали к передней стенке бруствера и стреляли в упор с такой быстротой, что едва успевали заряжать ружья.

Пулеметы трещали безостановочно. Вследствие этого, огонь достиг невероятной силы. В воздухе стояла сплошная трескотня, где уже пулеметная и ружейная пальба слились вместе. Снаряды через наши головы подобно урагану, проносились и опустошали ряды австрийцев. От всего этого грома и треска барабанная перепонка готова была лопнуть. До австрийцев оставалось не больше как шагов сто, но наш огонь не ослабевал ни на минуту.

Инстинктивно солдаты чувствовали, что успех склоняется в нашу сторону. Среди австрийцев началось какое-то странное движение. Падали убитые и раненые, но потом падающих стало все больше и больше, и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, все эти надвигавшиеся колонны австрийцев, от которых, казалось, не было спасения, словно сквозь землю провалились. Торчали только черные точки голов…

Крик радости вырвался у меня из груди:

– Братцы! Австрияки залегли! Теперь не робей!

И действительно, словно в подтверждение моих слов австрийцы открыли частый ружейный огонь и под прикрытием этого огня начали окапываться.

Таким образом, упорное наступление врага было остановлено, и теперь уже можно было вздохнуть с облегчением.

Австрийцы стреляли с расстояния не более чем сто – полтораста шагов, и потому пули с необычайной силой и меткостью пробивали все, что хоть немного выступало над бруствером окопа. Нужно было ходить согнувшись, так как иначе каждую секунду могла бы попасть в голову пуля. Несколько солдат на моих глазах по неосторожности высунулись и тут же были убиты наповал.