По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Но, о чудо! Враг сломлен… Его бушующие волны разбились о живую грудь людей в серых поношенных, запачканных грязью и кровью шинелях. Свершила свой суд неумолимая судьба. Убитые спят вечным славным сном. Взывают о помощи раненые… С живыми жизнь торжествует победу. Вот и эта группа солдат, о которой шла выше речь, развлекалась как дети. Нацепив чью-то фуражку на штык, они медленно высовывали ее из окопа. Австрийцам издали казалось, что это показывается чья-нибудь голова, и они открывали бешеный огонь по несчастной изодранной в клочья пулями фуражке, и всякий раз, как австрийцы начинали стрелять, в ответ раздавался дружный хохот, и фуражку поспешно прятали в окоп. Трудно было удержаться от смеха при виде этой веселой шутки, и, бог весть, сколько бы это продолжалось, если бы не произошел маленький случай. Один из шутников – молодой низенького роста солдатик с задорно вздернутым кверху носом, с бойкими глазенками, обратился к своим товарищам:

– Слышь, ребята! Это не штука по хуражке прицел взять, а вот пущай ён по пальцу возьмет прицел! Небось не попадет.

– А ну-ка, ну-ка, Гришка! – раздались в ответ подзадоривающие восклицания. Возбужденный возгласами товарищей курносый солдатик по имени Гришка выставил над бруствером указательный палец. Все, затаив дыхание, с любопытством смотрели, что будет. Выстрелы австрийцев участились. Вдруг Гришка пронзительно вскрикнул и отскочил в сторону как ужаленный. На его бледном лице играла растерянная улыбка. К нему бросились другие солдаты.

– Братцы, палец отшибло, – проговорил он, очевидно, превозмогая нестерпимую боль, и показал нам руку. Вместо пальца действительно торчал обезображенный красный обрубок, из которого лилась горячая кровь. На секунду притихнувшие было солдаты вдруг разразились неудержимым смехом.

– Ай да Гришка! Где же твой палец? Вот-те и прицел! Ничего, зато, брат, чистую получишь, домой поедешь…

Тотчас на крики явился фельдшер Лопухин, который с шуточками сделал Гришке перевязку.

В тот момент когда я собирался идти дальше, на левый фланг к нам, согнувшись, приблизился подпрапорщик нашей роты Бовчук. Это был типичный хохол. Подкрученные красивые черные усы и курчавая коротенькая бородка делали его лицо мужественным и почти суровым. Карие глаза глядели строго и деловито. Он всегда ходил при шашке и при револьвере. Шинель аккуратно застегнута на все крючки, как на учении в мирное время. На груди у него красовался Георгиевский крест 4-й степени. Солдаты боялись его, но в то же время и уважали за справедливость и за храбрость.

Подпрапорщики, подобные Бовчуку, были незаменимыми помощниками ротных командиров. Во многих отношениях, особенно в хозяйственных вопросах, они были гораздо опытнее прапорщиков и молодых офицеров, выпущенных из училищ. Подпрапорщик Бовчук был старый служака. Он прослужил на сверхсрочной службе более 10 лет и потому, живя постоянно среди солдат, великолепно изучил их нравы, потребности, их психику, как говорится, знает, чем они дышат. Вот почему, когда нужно, он прикрикнет на солдат, иногда подбодрит ласковым словом, другой раз и накажет.

Но разговаривать с солдатами он много не любил.

Подойдя ко мне, Бовчук вытянулся во весь свой высокий рост, так что голова его вся видна была над окопом, и взял под козырек, не обращая внимания на пули, которые свистели в воздухе.

– Что вы, Бовчук, нагнитесь, разве можно так понапрасну рисковать своей жизнью! Она пригодится еще для чего-нибудь более важного, – проговорил я строго и, схватив его за рукав, с силой заставил его нагнуться.

– Ничего, ваше благородие, Бог не без милости! – улыбаясь и показывая мне белые крепкие зубы, ответил он, покорно, но, видимо, нехотя нагибая свою широкую могучую спину. – Командир батальона приказывали представлять им каждодневно сведение о потерях… Так вот, разрешите подать надпись… Прежде я подавал их благородию прапорщику Муратову, но теперь, как вы изволите быть ротный командир…

Бовчук не договорил и подал мне листок, вырванный из полевой книжечки, которая у него хранилась вместе с картами в сумке, привешенной к поясу. В записке значилось пять убитых и девять раненых.

Я подписал и, возвратив Бовчуку листок, проговорил:

– Бовчук, назначьте мне одного постоянного вестового для связи, но только такого, чтобы я мог на него вполне положиться.

– Дозвольте мне, ваше благородие, – вызвался один солдатик из числа тех, которые потешались над австрийцами, показывая из окопа шапку.

Я посмотрел на говорившего. Это был солдатик низкого роста, по-видимому, очень резвого характера. Чертами лица он немного напоминал того своего товарища, который только что был ранен в палец. Такой же курносый, такие же веселые, живые серые глазки. Вероятно, оба эти солдата были или родственники, или земляки. Но комичнее всего была у него маленькая козлиная, напоминающая вымокшую мочалку, реденькая бородка, которая совершенно не шла к его молодому, почти юношескому лицу.

– Как твоя фамилия?

– Иван Клопов! – бойко ответил солдатик, продолжая улыбаться.

– Какой губернии?

– Мы тамбовские…

– Ты действительной службы?