По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Разбив арьергард противника, наш полк, свернувшись в колонну, продолжал безостановочное наступление по пятам австрийцев. Мы двигались по шоссе. Повсюду встречали следы поспешного отступления врага: по пути попадались сброшенные в канаву по сторонам шоссе зарядные ящики, местами валялись рассыпанные патроны, обрывки обмундирования, помятые фляжки и изодранные ранцы и какие-то грязные, окровавленные тряпки. Все это были единственные следы страшных кровопролитных боев, потому что вокруг нас все дышало миром и радостью. На ясном в этот день, безоблачном небе ласково, точно улыбаясь нам, светило солнышко, заливая своими лучами живописную местность с ее оголенными влажными холмами, с чистенькими деревушками, сияющими перелесками и сверкающими быстрыми ручейками. Это был чудесный осенний денек, один из тех, которые бывают в Галиции чуть не до декабря месяца. По гладкому шоссе было приятно и легко идти, точно это было не победоносное наступление, а приятная послеобеденная прогулка. Как и в окружающей природе, на душе у нас было светло и ясно, кажется, если бы были у нас крылья, так бы и полетели вперед, сами не зная куда. У солдат были веселые, сияющие лица, точно праздничные. Они вполголоса переговаривались между собой. Канонада стихла, нигде не слышалось ни одного выстрела, точно не было никакой войны. Привыкшее к грому и шуму ухо как-то не мирилось с этой наступившей тишиной, нарушаемой только легким топотом сапог солдатских ног да тарахтением пулеметных двуколок. Уже день клонился к вечеру, когда наш полк подходил к небольшому, но чистенькому австрийскому городку Бохнии, в районе которого полку было приказано стать на ночлег. От деревни, где мы расположились на отдых, до Бохнии было около двух верст. В сумерках смутно выступали над темным пятном города силуэты двух-трех каких-то башен, не то костелы, не то ратуши. Несмотря на усталость от длинного перехода и от всех впечатлений истекшего дня, как-то захотелось попасть в городскую обстановку, к тому же надо ведь было взглянуть на Бохнию, доставшуюся нам после такого упорного, горячего боя.

– Ну что ж, Николай Васильевич, махнем, что ли, в Бохнию? Посмотрим на наш трофей, ведь мы его сегодня завоевали, – весело воскликнул я, обращаясь к прапорщику Муратову.

При этих словах лицо его мгновенно осветилось улыбкой, и глаза его добрые, почти детские, радостно сверкнули.

– Вот великолепно, я с удовольствием! – ответил он. – Только на чем же мы поедем? Верховая лошадь только одна…

– Экая беда! – перебил я его. – На ротной повозке, а обратно пешком.

– Отлично, отлично! Ну, тогда я распоряжусь. Эй, Игнатий, живо сбегай к каптенармусу, пусть сейчас же подаст сюда повозку!..

Игнатий, денщик прапорщика Муратов, очень расторопный малый, стрелой вылетел из избы. Не прошло и четверти часа, как под окном уже застучали колеса повозки. Одевшись тщательнее обыкновенного, так как все-таки это был город, да еще вдобавок чужой, мы вышли и, усевшись на удобное сиденье из сена, покатили по шоссе. Вечер был тихий и теплый, звезды мирно мигали на темном небосклоне, не слышно было канонады. Дышалось тоже легко и привольно!.. Молодость, жизнь кипела в груди, вырываясь наружу, словно прося чего-то… Забылись стоны раненых, рев орудий, визг осколков… Как тяжелый, кошмарный сон, осталось все это позади, и не хотелось оборачиваться назад, не хотелось заглядывать в эту мрачную бездну крови, страдания, человеческой пошлости и злобы, нужно было сорвать, как благоухающий невинный цветок, посланные нам судьбой минуты спокойствия и радости… До города мы доехали очень скоро, почти незаметно, но наши надежды не сбылись. Чистенькие, прямые улицы были безлюдны и молчаливы; каменные дома, словно опустевшие, тесно прижимались друг к другу, уныло смотрели на нас своими неосвещенными, мрачными окнами. Каким-то неприятным, могильным холодом веяло от этих каменных построек. Не видно было ни одного огонька, не слышно было ни одного звука, только, звонко отдаваясь эхом, стучали о мостовую копыта наших лошадей, да тарахтели колеса телеги. Так мы проехали полгорода, добрались до площади, на одной стороне которой стояло большое красивое здание городской ратуши, но всюду стояла жуткая, напряженная тишина; нигде не встретили мы ни одной живой души.

– Странно! – пробормотал я. – Жители точно вымерли, наверное, попрятались. Пойдемте, Николай Васильевич, вовнутрь дома, посмотрим, что за диво.

– Да, это правда интересная история, – оживленно ответил прапорщик Муратов.

Около большого каменного здания мы вылезли из телеги и, пройдя через парадную дверь, начали подыматься по темной лестнице, изредка освещая ее электрическим фонариком. У некоторых квартир двери оказались открытыми настежь. Мы вошли в первые попавшиеся двери, и при свете фонарика нам представилась следующая картина. В маленькой комнате, служившей, вероятно, передней, на полу валялись какие-то узлы, тряпки, обрывки бумаги.