По следам Александра Великого

Так что ничего и никого я не боюсь. А еще я вижу в темноте пусть не как кошка, но все равно довольно-таки неплохо. Может, поэтому я люблю гулять по ночам – какое-никакое, а все же развлечение. Несколько раз меня пытались взять на гоп-стоп местные налетчики, либо нью-йоркская шантрапа показывала ловкость своих рук, стараясь обшарить мои карманы, но ни разу у них ничего из этого не получалось. А иногда я заваливался в одну из матросских пивных рядом с портом на Саут-стрит, чтобы пропустить глоток-другой рома.

Вот только не дома я, не дома. Хотя, конечно, что такое для меня дом? Маленький городок на Волге, в котором я родился в далеком тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, практически сразу после смерти Сталина? Питер, где я жил с четырнадцатилетнего возраста, а затем учился в мореходке? Или траулер «Метрострой», на котором я служил вторым механиком, и надеялся перебраться на другой корабль и стать первым? А в феврале семьдесят девятого траулер попал в шторм у берегов Норвегии, и последнее, что мне запомнилось – это как я работал в машинном отделении, когда тревожно взвыла сирена, и корабль заходил ходуном. А затем я грохнулся головой о то, что стало палубой, хотя еще недавно было подволоком[4].

Очухался я на деревянной палубе небольшого кораблика. Увидев мачту с парусом, я подумал, что у меня галлюцинации, но оказалось, что это – новая суровая реальность. Меня спасли рыбаки из небольшого городка под названием Совассет[5] на северном побережье Лонг-Айленда. Впрочем, мне дали понять, что за свое спасение я им должен десять долларов – не слишком большая сумма в тысяча девятьсот семьдесят девятом, но огромные деньги в тысяча семьсот восемьдесят пятом. Да, именно так – я очутился в Америке за сто девяносто четыре года до гибели «Метростроя».

Я мог, конечно, плюнуть на якобы долг и смыться, тем более что сам я никогда бы не потребовал денег за подобные действия. Но я решил, что ладно уж – моя жизнь стоит дороже десяти долларов. Английский я в свое время усиленно зубрил – все-таки за границей на берегу мало кто где знает русский, а мы ходили именно в международных водах[6]. Здесь я устроился подмастерьем к местному кузнецу Джону Стёрлингу – и довольно-таки быстро «изобрел» рессоры. Нельзя сказать, что я сильно опередил свое время – все-таки, если мне не изменяла память, их вот-вот должны были придумать[7]. И сами рессоры, и наши брички на основе этих рессор приносили мне и моему компаньону весьма солидный доход. Но сначала я запатентовал это изобретение, не пожалев денег на хорошего адвоката, причем сделал это на свое имя.

Именно тогда Джон предложил мне стать его деловым партнером, но с одним условием. У него была дочь на выданье – шестнадцатилетняя Катриона, полноватая, на мой вкус, но весьма милая, во всяком случае, так мне тогда казалось. А что прыщавая, подумал я, так это по молодости. Конечно, по нашим меркам она была слишком молода, но здесь выходили замуж и в четырнадцать, а восемнадцатилетняя фемина считалась уже старой девой.

Какая-никакая деловая хватка у меня была – все-таки плох тот советский моряк, который не смыслит в коммерции. И вскоре «рессора Мартинса» и «бричка Мартинса» стали весьма востребованными, и ряд мастерских купили у нас лицензии на их производство. А потом я построил завод по производству усовершенствованных рессор в крохотном городке Бруклине, находившемся через Восточную реку от Манхеттена, и жизнь, казалось бы, наладилась. Все шло хорошо, если бы не теща.

Джоанн Стёрн Стёрлинг была из пенсильванских немцев, из семьи, занимавшейся изготовлением пива и виски. Джон же жил в Филадельфии, где и встретил свою суженую в магазине ее отца. Позже, по совету тестя, они уехали на Лонг-Айленд, чтобы избежать конкуренции в родных краях. Джоанн еще терпела людей английского и шотландского происхождения, вроде собственного мужа, но ко мне она всегда относилась с ярко выраженным презрением. Ей было все равно, что именно я принес в семью достаток – я был «грязным русским», пусть я, в отличие от них, регулярно ходил в построенную моими собственными руками баню.

Потом у нас родился мальчик, а за ним девочка. Я стал рассказывать им о России, а также учить их русскому языку. Узнав об этом, теща взъярилась, а вскоре и отношения с женой у нас разладились. Летом девяносто третьего года они отправились в Филадельфию в гости к сестре Джоанн – меня, понятно, они не пригласили, да и не очень-то я и рвался. Разве что было жаль, что я долго не увижу детей. Знал бы тогда, как долго…