По следам ангела

Отец открыл для себя Валлорис, когда искал мастера, который мог бы сработать сервиз, придуманный им для моей второй, единокровной сестры Иды по случаю ее бракосочетания с Францем, директором известного швейцарского музея. Белый, с розоватым оттенком керамический сервиз состоял из тарелок, плошек для борща, блюда и супницы, все расписано рыбками, осликами, петухами и влюбленными парами. И вот день свадьбы настал.

На площади перед мэрией собралась целая толпа, люди бросали цветы, отца обожали в Вансе, считали «своим» художником, и весь городок пришел его поздравить. Незадолго до того к нам приехал один фотограф, бельгиец, обосновавшийся в Нью-Йорке, мастер по портретам знаменитостей; сняв отца, он задержался на некоторое время под предлогом того, что хотел сделать небольшой фильм, на самом же деле он влюбился в мою мать. Естественно, он и фотографировал новобрачных перед мэрией; против солнца приходилось снимать со вспышкой, я подбирал пустые капсулы и нюхал их — от них шел приятный сладковатый запах. Радостной толпой мы пошли от мэрии вверх по улице Пуалю к большому дому — вилле «Холмы», с нами были Маргерит и Эме — папин маршан[9], какой-то поэт, уже успевший изрядно набраться, впрочем, остальные очень скоро с ним сравнялись и плясали, судя по фотографиям, чуть ли не до утра.

До тех пор жизнь у нас с Джин была прямо-таки райская. И вдруг за несколько месяцев все пошло наперекосяк. Началось с того, что в Вансе появился некий Гордон Крейг, якобы ученик Кришнамурти, проповедник непротивления злу и вегетарианства — всяких таких штучек, модных в Париже, но не у нас, настоящий хиппи, на двадцать лет опередивший своих собратьев. Он хотел основать на Юге ашрам и открывать всем желающим путь к Идеалу; этот философский замысел довольно удачно воплотился в реальность, вкратце сводившуюся к следующему: много красивых и желательно богатых женщин, которых гуру удостаивает чести возвести на свое ложе, ученицам — чай с молоком, наставнику — шампанское.

Вскоре к нему присоединился Раймонд Дункан, тоже обряженный в тогу и сандалии, младший брат Айседоры, такой же чокнутый, как она, еще один обогнавший время хиппи. Дункан был знаком с отцом, они встречались в парижском кафе «Куполь», куда отец заходил поесть устриц раз в месяц, когда получал чек за картины. В один прекрасный день эта парочка заявляется к нам в «Холмы», папа принимает их довольно радушно, но главное, они в два счета охмуряют маму, и у нас начинается такое суровое вегетарианство, что Роза берет расчет: каждый день пшеничные проростки с пивными дрожжами, неочищенный рис, сырые овощи, нам с сестренкой Жанеттой это не нравилось, мы любили мясо, любили макать в мясной соус свежий белый хлеб. Покупаются велосипеды для дальних прогулок, и только отцу ни до чего нет дела, он увлечен керамикой и каждый день с утра пораньше мчится работать. Наш тогдашний шофер Александр, который смастерил для меня подвешенные на перекладине трапецию и качели, увозит его в Валлорис, мы же остаемся в руках у этих полоумных — в городе их только так и называли, — до того заморочивших голову матери, что она и нас обряжает в тоги и сандалии на толстенной подошве, мы еле волочим в них ноги, как месье Юло из знаменитого фильма. Однажды я ехал на багажнике маминого велосипеда и попал ногой в заднее колесо, раздался страшный треск, мама решила, что я раздробил себе кости, а оказалось, что это подошва переломала спицы. Джин приходилось еще хуже, чем мне. В одиннадцать-двенадцать лет девочки уже любят наряжаться, а показываться в школе подружкам и мальчишкам таким чучелом — просто ужасно.

В ту пору в большой моде были всевозможные педагогические течения. На Каньской дороге открылась школа Френе, где ученики практически делали, что хотели.