– Просьба у меня к вам будет, господин Мухин, – сказал мировой, подписывая бумагу. – Вы, когда у Кости управитесь, не сочтите за труд, попросите его сюда явиться. И пусть бутылочку прихватит. А лучше две! Да и сами приходите, скоротаем вечерок. – И судья что есть мочи шлепнул по бумаге печатью.
Телеграмма была адресована в главную почтово-телеграфную контору Благовещенска господину Чукашову до востребования и содержала следующий текст: «Посылку ждите дней через десять на Зее тчк Максимку доставили благополучно тчк Вас встречу тчк
».
Отказавшись от ужина в обществе зейской «аристократии», Осип Григорьевич отправил в Благовещенск свою телеграмму и пошел искать возчика до прииска. Бамбуку он велел оставаться в Зее.
Миновали небольшой таежный поселок, прилепившийся серыми бревенчатыми избами к подножию береговой горы. Вечером караван должен был прибыть в Зею, что означало конец пути и конец опасности. Это и радовало, и огорчало Тараканова. «Неужели мы неправильно угадали? Неужели я зря полмесяца по тайге болтался? И где тогда его искать?» Денег у Осипа Григорьевича оставалось аккурат на билеты до Москвы, да и то в третьем классе. Перевода от тетки он так и не дождался, и в случае неудачи надо было сворачивать розыск и возвращаться домой несолоно хлебавши. «В конце концов, черт с ним, с этим Рохлиным, все одно когда-нибудь попадется или свои пристрелят. А я – домой. На сынка погляжу, Настеньку обниму. Эх, жаль только, что никаких гостинцев им от меня не очистится. А все тетушка, не могла денег прислать! Моих же собственных денег!»
Грустные размышления коллежского секретаря пре-рвал винтовочный залп, грянувший верстах в двух вниз по течению. После залпа послышалось несколько одиночных выстрелов.
– Я же говорил, днем они нападут, – сказал урядник, передергивая затвор берданки и усаживаясь на дно лодки. – Прости, Господи, наши души грешные. Готовсь, ребята!
Тут только Осип Григорьевич сообразил, что так и не научился стрелять из винтовки. Он положил берданку рядом с собой и достал из-за пояса привычный, но практически бесполезный сейчас револьвер.
– После вон того кривуна речка ровно потечет, нас на версту видно станет, перестреляют, как куропаток, – сказал старый стражник в косматой казацкой папахе. – Надо приставать, и по бережку, по бережку.
– Верно говоришь, Сеня. Эй, на руле, давай причаливай! – скомандовал урядник и начал махать шедшей сзади лодке.
– Какой сторона? – спросил рулевой-китаец.
– И то правда, – растерялся урядник. – Братцы, откуда залп был?
– Слева! – крикнуло несколько стражников.
– Справа! – раздалось пару голосов.
– Слева они сидят, – сказал Семен. – Справа там луг болотистый, укрыться негде, а слева – горы. Да и островок там посреди речки, его по левой протоке обычно обходят.
– Давай налево, ходя! – распорядился урядник.
Несколько ударов весел – и лодка причалила к уступу спускавшейся в реку горы. Следом к берегу пристала вторая лодка.
Троих стражников урядник оставил сторожить лодки с золотом и сопровождавшего груз старичка-чиновника. Остальные кинулись в гору.
Взбираться пришлось по камням, покрытым толстым слоем старой листвы. Уступ обогнули только через полчаса. На берегу, в саженях двухстах от отряда, виднелось несколько сидящих на земле людей. Один из них поднялся и стал призывно махать руками. Осип Григорьевич с удивлением узнал в нем начальника благовещенского сыска.
– Свои! – предупредил он урядника и перешел на шаг.
Весь отряд последовал его примеру.
– Я как телеграмму прочитал, так сразу хотел в церковь идти, свечку за помин вашей грешной души ставить, а как себя корил, за то, что накаркал, вы и представить не можете! – рассказывая, Лука Дмитриевич продолжал бинтовать руку полицейского надзирателя Вдовина.
– Это что же там такого страшного написано? – недоуменно спросил Тараканов.
– А вы не поняли? А знаете, это даже хорошо, что вы в неведении были, а то с ума бы сошли. Помните, я вам говори, что какие-то мазурики с воинского склада пулемет утащили? – Колмаков закончил перевязку и пошел к берегу отмывать руки от крови.
– Помню.
– Ну вот.
– Что «вот»?
– Тьфу ты. Какой вы непонятливый. Утащили пулемет системы Хайрема Стивенса Максима, модернизированный, образца тысяча девятьсот десятого года, попросту именуемый «Максимом». Вон он за тем камушком стоит.
Внутри у Осипа Григорьевича все похолодело.