По следу «Серого». Автобиографическая повесть (книга первая)

– С Волги мы, отец, нижегородские. Слышали, есть такой город Горький? Назван в честь писателя Алексея Максимовича Горького. А раньше Нижним Новгородом назывался.

– Как не слышать, слышал. Сам, правда, там не был, но знаю о таком городе. А вообще-то я дальше родного села никуда не выезжал. Дома, наверное, у вас остались родные – отец, мать, братья, сестры?

– Конечно. У нас семьи большие.

– А у меня было два сына. Старший, Адам-танкист. На 4-м Украинском воюет с фашистами. Недавно письмо от него получил. Пишет, что медалью наградили за форсирование Днепра. А еще ранен был. Месяц в госпитале пролежал, а потом снова в родную часть вернулся. Значит, не трус, не посрамил отца своего, свой народ? Я правильно говорю?

– Правильно … – пробормотали мы, не понимая в какую сторону клонит старик.

А он продолжал:

– Клянусь аллахом, если бы мой сын оказался трусом, я бы не пустил его на порог своего дома. На Кавказе трусость считается великим позором не только для семьи, но и для всего села. Внуки его внуков будут нести на себе этот позор, – старик присел рядом с нами на лавочку, сложив обе руки на клюку, вырезанную из дереву, такую же суховатую, как и он сам. – А второй сын, Вагиф, погиб смертью храбрых под Сталинградом…

Старик вытащил из кармана рубашки сложенный в несколько раз, потертый на сгибах листок бумаги.

– Послушайте, что пишет его командир: «Ваш сын… погиб смертью храбрых в боях с немецко-фашистскими захватчиками в боях за город Сталинград. Ценой своей жизни он спас своих товарищей, прикрывая их в наступлении огнем пулемета», – аксакал смотрел на нас широко раскрытыми глазами. Его взгляд говорил сам за себя. – Так мог поступить только настоящий мужчина, джигит. Я горжусь своими сыновьями.

Мы увидели, как на глазах старика навернулась слеза, но он сразу же смахнул ее рукой, так и не дав пробежать по щеке. Стыдно горцу показывать свою слабость.

– Так за что вы меня гоните из моего родного дома? Что я скажу своему сыну, когда он вернется с победой домой? И найдет ли он меня здесь на земле своих предков? Пока сын на фронте кровь проливает, его отца, словно скотину какую-то – в вагон? В чем провинились отцы, матери, жены, сестры и дети тех, кто сейчас бьется с врагом? Представьте, если бы на моем месте оказались сейчас ваши родители?

Старик поставил своими вопросами нас в тупик. Мы не знали, что ему ответить.

– Извини, отец, но у нас есть приказ и не выполнить его мы не имеем права…

Мы понимали, что не найдем таких слов, чтобы объяснить происходящее. Да собственно говоря, старик и не ждал от нас никаких объяснений. Он прекрасно понимал, что совершается чудовищная несправедливость, но винить нас не в чем. Мы были лишь исполнителями чужой воли и сами толком не понимали, почему творится эта несправедливость.

На сердце старца накопилось столько обиды и боли, что он решился высказать свою душевную исповедь перед нами, хотя не ему, а нам надо было каяться в своих грехах, которые мы творили, не понимая, что делаем.

– Понимаешь, отец… – начали мы неуверенно оправдываться, – есть такое решение правительства…

– Неверное это решение! Неправильное! Разве существует в мире такой закон, разрешающий человека из его собственного дома выгонять. Гитлер нас не выгнал, а свои пришли и выгнали. Так получается? Зачем ссориться русскому и балкарскому народам? Разве мы раньше плохо жили и дружили между собой? Как я после этого доложен относиться к своему «старшему брату» – русскому? Как я потом буду смотреть в глаза своим детям и внукам? А что вы скажете своим отцам, матерям, когда вернетесь домой?

Не дожидаясь ответа, старик молча встал и медленно пошел от нас прочь, тяжело опираясь на суховатую палку, а мы долго смотрели ему вслед. Нам показалось, что его походка стала еще более согбенной, а на его плечи давил не столько груз прожитых лет, сколько невыносимая тяжесть печали, скорби и обиды за причиненные ему на склоне лет несправедливость и позор.

Он нам высказал все то, в чем мы боялись признаться самим себе. И это было чистейшей правдой.

Тысячу раз был прав аксакал. Общество может изолировать от себя отдельных людей, которые не выполняют общепринятые правила и нормы поведения, назвав их преступниками в официальном порядке. Для этого существуют тюрьмы. И если, с точки зрения закона, все действия по их изоляции соблюдены, то ни у кого не возникнет сомнения в правильности действий органов правосудия. Конечно, бывают и юридические ошибки.

Но подвергать насилию, депортировать целые народы – означает совершение не юридической, судебной, а большой политической ошибки, так как выселению подвергается целая этнографическая группа людей, среди которых не все являются нарушителями существующих законов, даже если такие факты и были. Это уже политика шовинизма.

Для ее оправдания нашелся и «аргумент».

Якобы в годы оккупации фашистами Кавказа, чеченцы, ингуши, кабардинцы, балкарцы и другие народности, населяющие этот край, оказывали помощь врагу.