По следу Сезанна

— Простите, я забыл вас предупредить, — прошептал он, наклонившись к уху старухи, — моя коллега — вегетарианка. — И, не удержавшись, добавил: — У нее чрезвычайно чувствительная толстая кишка.

— Ah bon?

— Увы. Доктора запретили ей любое красное мясо. А особенно — ослятину, которая крайне опасна для нежных тканей.

Хозяйка сочувственно покивала, и они оба с сожалением посмотрели на Камиллу, которая поспешила принять сокрушенный вид.

— Этот дурацкий кишечник, — вздохнула она. — От него одни неприятности.

Она решительно отклонила любезно предложенную лапшу и соленую треску и заверила хозяйку, что ей вполне хватит маслин и редиски. Вскоре ланч закончился, и за столом задержался только кот, вероятно рассчитывавший на остатки колбасы. Работы оставалось совсем немного. Андре чуточку поэкспериментировал с иконами, снимая их на разном фоне — камень, потемневшая штукатурка, деревянные ставни, — и сделал портрет старухи, которая, сидя с одним из котов на низкой каменной ограде, улыбалась неожиданно молодой улыбкой. Камилла наговорила на свой диктофон какие-то замечания, и к трем они закончили.

Машина двинулась вверх по склону холма, а Камилла достала сигарету и с облегчением вздохнула.

— Бог мой, ослятина. Как ты мог это есть?

— Очень вкусно, — заверил ее Андре и притормозил, дожидаясь, пока неопределенного цвета пес облает их и уберется с дороги. — Ты бы попробовала рубец. Вот это испытание!

Камилла поежилась. Право же, иногда французы — разумеется, деревенские французы, а не ее благовоспитанные парижские друзья — едят какие-то совершенно дикие вещи. И, что еще хуже, не только едят, но и с наслаждением перечисляют неаппетитные ингредиенты: желудки и подбрюшья, кроличьи головы и бараньи копыта, всякие козявки, лакомые кусочки подозрительного происхождения и бесконечные вариации на тему требухи. Камилла снова поежилась.

— Ну что, дорогуша, когда ты теперь будешь в Нью-Йорке?

Андре пожал плечами. Ему очень не хотелось уезжать из весны в промозглую манхэттенскую зиму.

— Думаю, после выходных. Хочу еще заехать в Ниццу и поснимать «Алзиари» и «Оэ».

— Кто такие? Никогда о них не слышала. А должна?

— Это магазины. — Андре остановил машину перед «Золотой голубкой». — Чудесные маленькие магазинчики. Один торгует оливковым маслом, другой — замечательными джемами.

Джемы и масло, не имеющие никакого светского веса, Камиллу не интересовали. Она вылезла из машины, огляделась и обнаружила «мерседес», поджидающий ее на другой стороне площади.

— Это Жан-Луи. Будь добр, скажи ему, чтобы поднялся за моими вещами. Я пока проверю сообщения.

Суматоха, вызванная отбытием Камиллы в аэропорт, продолжалась минут пятнадцать: под бдительным оком жандарма вещи были вынесены из отеля и погружены в машину; потом потребовалась помощь горничной для розыска пропавшей под кроватью сережки; потом возникла необходимость отправить срочный факс в Нью-Йорк: потом портье звонил в аэропорт, чтобы убедиться, что самолет вылетит строго по расписанию; потом состоялась раздача комплиментов и чаевых. И наконец, с дружным вздохом облегчения, весь персонал отеля убедился, что Камилла уселась в «мерседес» и дверца захлопнулась. Через открытое окно она обратилась к Андре:

— Дорогуша, ты ведь доставишь слайды ко вторнику? На следующей неделе я хочу собрать номер. — И, не дожидаясь ответа, помахала рукой: — Ciao.

Окно закрылось, и Камилла отправилась штурмовать Париж. Глядя, как «мерседес» осторожно пробирается по узкой улочке, Андре мысленно пожелал штату «Ритца» удачи.

Теперь у него в распоряжении был целый свободный вечер и следующий день. Приняв душ, он спустился в бар, заказал kir и расстелил на столе желтую, потертую на сгибах карту «Мишлен 245». Он хранил ее с университетских времен: любимая карта, сентиментальный сувенир из прошлого. На ней было изображено все южное побережье от Нима и Камарга на западе до итальянской границы на востоке — те самые места, где он проводил большую часть длинных летних каникул. Какие чудесные это были времена, невзирая на вечную нехватку денег и частые сердечные сложности. В те дни, казалось, всегда сияло солнце, вино за пять франков ничем не уступало «Латуру», дешевые гостиницы на захолустных улицах были неизменно чистыми и приветливыми, и рядом с ним на белых простынях всегда лежало чье-то молодое, загорелое тело. Неужели тогда и вправду не бывало дождей? Скорее всего, были. Ведь, честно говоря, он и имена тех девушек уже не помнил.