По слову Блистательного Дома

Да, он велик. Некогда обычный сотенный, он встал во главе первых отрядов и бился, бился. Бился, когда не было надежды на спасение, бился, теряя друзей и родню в страшных боях с неукротимыми берсами, которым весьма понравились тела павших врагов, бился, выводя остатки людей за эти спасительные, найденные совершенно случайно Стены. Бился, чтобы за этими Стенами началась нормальная жизнь. Бился, проигрывая один бой за другим, бился, давая возможность закрепиться. И наконец – победа.

Нет, берсы не были сломлены. Месяца не прошло, как попытались они проверить остроту клинков клунгов. Проверили. Самобои стреножили врагов, длинные копья конницы разорвали их жесткий строй, а потом прошла пехота, добивая.

И сейчас в огромных ямах доспевали берсы и их пестрые союзники, дабы послужить угощением на праздничном пиру. Клунги тоже научились есть мясо поверженных.

А неделю назад берсы прислали послов. Просить о перемирии. И требовать серебро. Без которого и они против шерстоногов бессильны. Как глуп он был тогда, понадеявшись на то, что враги его врага окажутся друзьями. Еле ноги унес. Нечисть клятая.

Раньше берсы серебро не требовали. Брали. Невзирая на хозяев. Тех или просто били, или на выкорм забирали. Теперь требуют. А как бы не требовали, ведь отказать можно. Можно. Только нужно ли? Договорились. Дадим берсам серебра. Пусть шерстоногов бьют.

Мысли Рингальда прервал оглушительный скрип расходящихся створок ворот. Давно они не открывались. Ныне можно. В двух башнях, меж которых громоздятся створки ворот, столько самобоев с серебряными оголовками, что и на десяток больших лебедей берсов хватит.

Наше время ныне.

Приветственные крики смолкли, сменяемые вязкой, осязаемой тишиной. По освещенному кострами, горящими в огромных котлах, проходу между гигантской стеной и накрытыми столами, не торопясь, шагом, шел малый лебедь – полдюжины берсов, построенных коротким равным клином. А за жестким строем идущих тяжелым скоком, проминающих утоптанную до каменной твердости землю страшным весом, четырехруких кентавров, мерно печатая шаг, неостановимым валом катил малый кабан пестрых.

Не доезжая до помоста десятка шагов, берсы разом встали. Тяжкий гул родили короткие алебарды пестрых, ударив в землю.

– Привет тебе, достойный враг, – рокотнул передний берс.

Алое тело гигантского коня, на котором усажен играющий чудовищными мышцами торс великана. Две верхние руки, перевитые удавами жил, на весу держат черное древко копья, увенчанное рассыпающим блики света бриллиантом наконечника. Бахрома блистающих плетей укутывает стройное тело оружия почти до середины.

Свободные руки гиганта то настороженно покоятся на оголовье солнцеобразной секиры, висящей на широком ремне, переброшенном через плечо, то теребят рассыпающую блестки кисть, украшающую черную рукоять меча, который нежно прижимается к атласной шерсти играющего силой бока.

Почти человечье невозмутимое лицо. Почти человечье. Только два больших ребристых рога, идущих от висков. Неподвижно могучее тело. Лишь длинная плеть хвоста, украшенная обоюдоострым клинком, небыстро похлестывающая по бокам, выдает волнение.

Пятка копья тяжко бьет в землю.

– Я принял твое приглашение, достойный враг, – багрово блеснули глаза берса.

– Перемирие – достойный повод для встречи. Займи же место рядом со мной и да насладим мы наши сердца беседой, как раньше радовали их битвой.

Рингальд неторопливо опустился в кресло. Огромное, неподъемное, украшенное поверху головами берсов.

Гость, не оглядываясь, протянул копье одному из сопровождавших и неожиданно легко для столь массивного существа опустился на приготовленный для него помост.

За столом царило гробовое молчание. И если бы взор мог убить, берс пал бы, пронзенный тысячами ударов.

Рингальд поднял большую чашу с вином, украшенную рогами берсера, гончего пса берсов. Он готовил речь, обдумывал ее, но сейчас, в момент торжества, слова разбежались, вытесненные радостью, что разрывала сейчас сердце и давила горло так, что казалось, оно сейчас лопнет. Но он вождь. Он – дрангхистар. И он смог. Над застольем загремел его голос, слышанный воинами в сотнях боев.

– За ваше достоинство! За ваше мужество! За вас! Люди! – выкрикнул последнее слово.

И застолье загремело доспехами, зазвенело чашами. И у многих чаши были из голов берсеров, оплетенных серебром, немало воины выточили и из голов пестрых.

– За вас, достойные враги, – прокатился рев берса.

В воздетой руке его блестел кубок, умело выточенный из человеческого черепа с жемчугом вместо зубов и зелеными камнями на месте глаз. Все знали, из чьей головы сделал чашу вождь берсов. Несчастливый король Харуцон.

Но как умели унизить берсы. Многому научился он у них, а вот этому никак. Никогда он не забудет, как, разгромив людей, враги пригласили их на пир. И подали на стол запеченных вождей побежденных. И он ел. И соратники его ели.

А берс нарочито медленно допил и сказал, держа кубок обеими руками: