По собственному желанию

За столом Георгий коротко рассказал Ларисе, зачем приехал, нехотя похлебал борща, поковырял котлету и его сразу потянуло в сон. Лариса тут же заметила это и предложила:

— Давай-ка я постелю тебе, и ложись.

— Лучше не надо, — не сразу отказался Георгий. — Пойду к ребятам, незачем собак дразнить. Завтра же все узнают, что я ночевал у тебя.

— А я, кстати, этого не боюсь, — спокойно сказала Лариса.

— Ну, все-таки тебе жить здесь.

Уголки губ у Ларисы обиженно дрогнули, она опустила глаза, пожала плечами:

— Ну, как знаешь…

Трофименко и Брагин его прихода явно не ожидали. Скрипом открываемой двери Георгий словно обрезал их разговор. Он услышал конец фразы Брагина: «…а ни за что не придет…» — и вошел в неловкую, резкую от голой лампочки-двухсотки тишину. О чем они говорили — о женщинах, собаках? Вряд ли о нем, — но почему тогда так сразу оборвали разговор?

Трофименко, укутанный до подбородка двумя одеялами, лежал на спине, смотрел в потолок темными блестящими глазами. Георгий будто впервые заметил, какое у него маленькое, невзрачное тело. Наверно, здорово ему досталось за лето — тайга слабых не любит. А зачем тогда пошел в партию? Зачем вообще это было нужно ему, дипломированному инженеру-химику? Бежал от несчастной любви, от семейных неурядиц? А может, просто от скуки опостылевшей работы? Не раз в случайных разговорах Георгию, узнав о его профессии, завидовали: «У нас что за жизнь — служба, дом, «от» и «до», а у вас совсем не то…» Георгий как-то ответил: «Да ведь и не то, что вы напридумывали», — но объясняться не стал. И сколько таких неприкаянных, ничего не умеющих, очертя голову бросаются в тайгу, на лесные кордоны, идут в море, наивно полагая, что можно убежать от себя, в «романтике» обрести новый, «истинный» смысл жизни… Интересно, хоть одному удалось это?

Брагин полулежал, прислонившись к спинке кровати, широко раскинув толсто забинтованные ноги, терпко пахнущие мазью. Демонстративно откашлявшись, он бодреньким голосом спросил:

— Ну как, Георгий Алексеевич?

— Что «ну как»?

— Будут продукты?

Георгий не ответил, сел на койку в углу. Палата была чистая, сухая, но от рыжих клеенок на тумбочках, застиранных пододеяльников с черными размытыми клеймами, железно взвизгивающих кроватей на колесиках разило неистребимым казенным духом, и ему нестерпимо захотелось вернуться к Ларисе. А почему, собственно, нет? Еще немного поговорить с ней, потом уснуть, утром поиграть со Светланкой… Узнают, что ночевал у нее? Да бог с ними, и без того, наверно, думают в поселке, что они любовники…

И вдруг неприятно поразила его мысль, что Лариса — единственный человек на тысячу верст вокруг, кто по-доброму относится к нему. А впрочем, почему на тысячу? Кому он вообще нужен, кто ждет его, кто хоть помнит о нем, наконец? Сергей? Кент? Один на Сахалине, пишет книги, женат и счастлив, другой в Москве, редкостно преуспевает, доктор наук, лауреат Государственной премии… Кто он для них? Бывший друг детства, бывший сосед, бывший одноклассник, даже бывший родственник, — но все это в прошлом, а ныне хронический неудачник, причиняющий одни беспокойства. А кто еще? Есть хоть одна родная душа? В отряде для всех он только начальник, от которого ничего хорошего ждать не приходится. Даже быть с ним рядом — он взглянул на Трофименко и Брагина — им неприятно… А почему, что плохого он им сделал? Командует ими? Так это его обязанность. И ведь когда-то, вспомнил он свой первый «командирский» сезон, начальническое его положение как будто не мешало подчиненным хорошо относиться к нему…

Надо пойти к Ларисе, думал он, прикрыв глаза от нестерпимо яркого света. Ведь и сама она хочет этого…

Но к Ларисе он не пошел. Встал, медленно прошагал до середины палаты, подумал и громко спросил:

— Ребята, выпить хотите?

Трофименко взглянул на него с удивлением, а Брагин, поперхнувшись папиросным дымом, долго и старательно откашливался, явно озадаченный неожиданными словами Георгия. Наконец спросил:

— А есть чего?

— Немного найдется.

Георгий достал из рюкзака фляжку. Брагин, оживившись, проворно опустил с постели ноги, собрал с тумбочек стаканы и бодро заковылял к рукомойнику.

— Да я сам, — запоздало сказал Георгий, но Брагин весело мотнул головой:

— Не, ничо, Георгий Алексеевич, я ведь могу.

Он сполоснул стаканы, выставил тесным треугольником на тумбочке, поставил на полу графин с водой и огорченно вздохнул:

— Эх, закуси-то нет! Перед ужином бы, это самое… как раз было бы.

— Перед ужином мне не до того было, я к Синькову ходил, — неловко сказал Георгий.

Брагин смутился и стал оправдываться:

— Дак нет, Георгий Алексеевич, я ведь не к тому, это самое… Закусь какую-нибудь организуем. Только хилая закусь будет, поэтому я, это самое, и говорю.

Торопливо порывшись в рюкзаке, он отыскал двух малорослых сушеных ленков и несколько сухарей.

— Хватит нам, мы ж наелись, Лариса Григорьевна накормила, а это так, зажевать.