По степи шагал верблюд

Артем стоял у двери, не зная, то ли сесть на кровать, то ли остаться на месте. И куда девать сапоги? Темноволосая не пришла на помощь. Вместо этого она принесла тяжелую керамическую кружку к порогу и сунула прямо в руки:

– Пей! За твое выздоровление!

Ослабший после ранения, Артем мигом захмелел, покачнулся и облокотился о стену. Эдит со смехом проводила его к кровати и почти насильно уложила. Он все порывался сесть и стянуть ненавистные сапоги, но сил не хватало.

Коварная сеньорита разглядывала его с жадностью собственницы, деланно смеялась, запрокидывая голову, так что отпущенные на волю локоны танцевали огненное фламенко по смуглым ключицам.

– Что? Я не такая, как всегда? Тебя едва не похоронили, и я дала обет, что подарю тебе ночь любви, если Господь вернет тебя к жизни. Клятвы надо исполнять. Я хочу тебя.

Артем недопонял: сказывалась неискушенность в клерикальной лексике. Эдит повторила другими словами, более физиологичными.

– Как? – Он растерялся и густо покраснел сквозь смуглоту.

– Так! Тебя спас не капитан и не доктор, тебя спас Господь наш Всемогущий. Надо держать слово. Ты скоро уедешь, и я тебя никогда не увижу. Хочу запомнить тебя.

Артем растерялся, протянул руки к гибкому силуэту на фоне окна, но Эдит почему‐то передумала, и теперь уже пришла его очередь проявить настойчивость. Однажды вырвавшись, слово «амор» не желало лезть обратно под ребра, теснило горло, вытекая наружу одними вздохами, душило и утрамбовывало сердце в область пяток. Это опасное слово следовало крепко сжимать зубами, не давая ни глотка лавандовых ароматов девичьей постели, от которого языку становилось щекотно, а губам сладко.

– Ты совсем маленький, на целых пять лет младше меня. – После этих слов сопротивление цветастой юбки не устояло, пало на половицы скромной квартирки на Калья‐де-Алькала, скукожилось, стыдясь собственной ненужности.

Завтра снова была любовь. Вернее, она не прекращалась. Ушли в прошлое обещания расстаться, только попробовать, чтобы запомнить. Эти глупые фальшивые слова сменились искренними – про вечную любовь, про новое рождение в его объятиях, про счастье, которого раньше не знал.

На выходных Эдит пошла в Дель-Кастро навестить мать, Артем увязался с нею.

– Что я ей скажу? – возмущалась темноволосая.

– Ничего не говори. Я подожду на улице.

– Тебе нельзя долго быть на улице, ты еще слаб.

– Я все равно не отпущу тебя одну, так что выбирай. – Он вцепился в форменное платье и притянул к себе, усадил на кровать, прижал.

– Ладно, пойдем. – Она поняла, что и эту битву безнадежно проиграла.

Донья Мануэлла, конечно, обо всем давно догадывалась и только шепнула дочери:

– Ах, какой красивый!

Артем застеснялся, начал путано рассказывать о своей семье, об СССР – стране равенства и братства, потом подумал, что старая сеньора его не поймет, и умолк.

На обратном пути встретили дона Игнасио. Тот узнал Артема, обрадовался. Оказывается, его лошадь действительно родила белого жеребенка без единого пятнышка, с нездешней голубоватой гривой. Диво. А усатый английский ученый, который нанял телегу, чтобы перевезти свои бесконечные коробочки подальше от войны, дал за него отличные деньги, погрузил в фургон и увез за море. Кто бы мог подумать?

И снова полился мед на Калья‐де-Алькала.

– Ты через неделю уедешь. Ты меня забудешь, – ворковала темноволосая, водя тонким пальцем по розовым шрамам, нежным, лоснящимся, как кожа новорожденного, – а я забуду тебя. Обещай мне стать счастливым.

– Так неправильно, – выпалил Артем, сам не зная почему. – Я люблю тебя, я хочу быть с тобой, ты мне интересна как человек и… как сеньорита.

В тот вечер они возвращались каждый в свой госпиталь: он долеживать, она дежурить.

– Завтра последний раз, – с деланной легкостью обронила она и отвернулась, разглядывая кирпичную кладку древней крепостной стены.

– Я хочу забыть слово «последний», – отчеканил Артем, – у нас никогда не будет последнего раза… Давай поженимся.

– Что? – Она остановилась, удивленно развела руки, как будто собралась обнять пасмурное небо.

– Давай поженимся! – еще настойчивее потребовал он.

– Эдита – сеньорита, El soldato no tiene familia[93]. – Она запела и пустилась кружиться по Пласа‐де-лос-Карлос, запрокинув голову и распахнув объятия сгущающимся тучам.

С криком взлетела испуганная стая ворон, у Артема закружилась голова.

– Да? – Он хотел перекричать скрипучее карканье, но налетевший ветер отнес его вопрос в подворотню и оставил метаться в неведении, раз за разом ударяясь о выщербленные камни.

А Эстебан все искал свою донью Луизу, чтобы рассказать ей про голубой веер герцогини, который она взяла в руки в январе 1938‐го, чтобы отметить рождение сына главы испанского королевского дома из династии Бурбонов, внука Альфонсо Тринадцатого, названного по традиции Хуаном Карлосом.

– Голуби сказали, что это будет долгое правление, мирное. Почти сорок лет.