По стране Литературии

Много внимания автор уделял расположению морщин, родимых пятен и бородавок. По последним можно было даже предсказывать судьбу: бородавка на носу обещала наследство, а на верху левого уха угрожала насильственной смертью... Родимые пятна на правой стороне тела и лица, оказывается, сулят их обладателю удачи, а на левой — невзгоды...

Наконец, один раздел «Опытного физиогнома» посвящен хиромантии, а другой — астрологии.

Автор недаром выдал всю эту несусветную чепуху за труд «славного Лафатера»: имя этого ученого пользовалось в те времена огромной популярностью.

Пушкин упоминает его в «Дубровском»: «Слуги стали разносить тарелки по чинам, в случае недоумения руководствуясь лафатерскими догадками, и почти всегда безошибочно».

Диккенс говорит про миссис Боффит, героиню его романа «Наш общий друг», что «ее физиономию не одобрил бы ни один из учеников Лафатера».

Денис Давыдов в статье «Встреча с великим Суворовым» пишет: «Черты сухощавого лица его были покрыты морщинами, достойными наблюдения Лафатера».

Герцен в романе «Кто виноват?»: «Два лица эти могли бы послужить Лафатеру предметом нового тома кудрявых фраз».

Лев Толстой в «Войне и мире»: «Лафатер сказал бы, что у меня нет родительской шишки».

Немногие писатели и ученые второй половины XVIII века были так широко известны, как швейцарец Иоганн-Каспар Лафатер (1741—1801). Прославился он благодаря созданной им теории о связи характера каждого человека с внешним его обликом: строением черепа (отсюда — «родительская шишка»), очертаниями лица, телосложением.

Главный труд Лафатера «Фрагменты физиогномики» вышел в 1775 году в Лейпциге и был иллюстрирован превосходными гравюрами. В России имя Лафатера получило известность в связи с «Письмами русского путешественника» Карамзина, который навестил ученого в Цюрихе, где тот жил, и подробно описал эту встречу.

В дальнейшем Карамзин вел с ученым переписку, вплоть до трагической гибели последнего при взятии Цюриха французскими войсками в 1801 году. Какой-то пьяный солдат выстрелил в Лафатера, спокойно сидевшего у ворот своего дома, и смертельно его ранил.

Именем знаменитого ученого стали спекулировать издатели с целью наживы; таким образом и появился «Опытный физиогном». В 1817 году вышло еще одно его издание. Между тем ни о хиромантии, ни об астрологии у Лафатера не сказано ни слова. Глава о родимых пятнах у него есть, но в ней говорится лишь о том, что они бывают связаны с различными случаями во время беременности, чего не отрицает и современная наука.

«Лафатерские догадки» высмеивал еще Гете, чье лицо совершенно не соответствовало характеру поэта, как с сокрушением признавался сам автор теории. Тем не менее она получила широкое распространение. Наши прабабушки и прадедушки твердо верили, что о моральных качествах человека можно судить по форме его носа, губ, ушей... Это было к тому же гораздо легче, чем вникать в его характер или выяснять мотивы его поступков.

В дневнике Чернышевского, еще студента, есть запись от 16 декабря 1848 года: «Читал Лафатера физиогномику, которая не удовлетворяет меня». Вероятно, речь идет о подлинном трактате или о его переводе на французский, а не об «Опытном физиогноме», который скорее надо отнести к лубочной литературе. Его автор приписал свое антинаучное чтиво перу «славного Лафатера», всем известного понаслышке, чтобы пробудить у публики интерес. Подлинные же «Фрагменты физиогномики» так и не были переведены на русский.

НАУКА О БАБИЧЬЕМ ДЕЛЕ

Немало научных трудов по медицине, ботанике, анатомии и физиологии, вышедших в России во второй половине XVIII века, были подписаны псевдонимом «Амбодик».

Амво die по-латыни означает «дважды скажи».

А дважды говорить приходилось потому, что отчество и фамилия автора были одинаковые, только ударения разные: его звали Нестор Максимович Максимович. Он по праву считается отцом русского акушерства.

Родился он в 1744 году в семье сельского священника на Украине и, готовясь пойти по стопам отца, закончил Киевскую духовную академию. В предисловии к одной своей книге он пишет: «Сколько ни могу из детства воспомнить, никогда мне и на мысль не приходило, чтобы когда ни есть обучаться врачебной науке. <...> Прилежал к философии и богословию многие годы. Напоследок <...> прилепился я к той сущего любомудрия [т. е. наук.— В. Д.] части, которая врачевством слывет».

И вот молодой Максимович «устремил все мысли и попечения на снискание познаний во врачебных науках». По окончании духовной академии в 1768 году он поступил во врачебное училище при С.-Петербургском генеральном сухопутном госпитале.

Учиться там было очень нелегко: преподаватели исключительно иностранцы, которые «русских удаляли от кафедры и иногда губили всеми неправдами, так как были уверены и старались уверить кого следует, что русские неспособны и не должны получать полное медицинское образование»,— пишет Я. Чистович в «Очерках из истории русских медицинских учреждений» (1870).