том». Почему так? Потому что никакие награды не могут измерить того, что сделал Кутузов для своей
страны.
Он выполнил свой долг до конца, этот дряхлый старик с одним глазом. Выполнил, не думая
о наградах, — он слишком многое знает о жизни, чтобы желать наград. Он кончил свой подвиг.
«Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер».
Так кончает Толстой последнюю главу о войне.
Кутузова мы видим глазами Толстого и уже не можем видеть иначе.
Наполеон двоится в наших глазах: невозможно забыть коротенького человека с толстыми нога-
ми, пахнущего одеколоном, — таким предстает Наполеон в начале третьего тома «Войны и мира».
Но невозможно забыть и другого Наполеона: пушкинского, лермонтовского — могучего, трагически ве-
личественного.
По теории Толстого, Наполеон был бессилен в русской войне: он «был подобен ребенку, кото-
рый, держась за тесемочки, привязанные внутри кареты, воображает, что он правит».
Толстой был необъективен в отношении Наполеона: этот гениальный человек многое опреде-
лил в истории Европы и всего мира, и в войне с Россией он не был бессилен, а ока зался сла-
бее своего противника — «сильнейшего духом», как сказал сам же Толстой.
И вот теперь та психологическая победа, которую еще на совете в Филях понимал и
чувствовал Кутузов, стала видна всем. Что же решило эту победу? Толстой считает: не распо-
ряжения командования, не планы и диспозиции, но мно жество простых, естественных по-
ступков отдельных людей: то, что «мужики Карп и Влас, и все бесчисленное множество та-
ких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его»;
то, что «партизаны уничтожали Великую армию по частям», что партизанских от рядов
«различных величин и характеров были сотни... Был дьячок начальником партии, взявший
в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов».
Толстой совершенно точно понял значение того чувства, которое создало партизанскую
войну, заставило людей поджигать свои дома. Выросшая из этого чувства, «дубина народной
войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой, и... не разбирая ничего,
поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие».
Несколько раз мельком Толстой показывает французских пленных: дрожащий от холода
босой барабанщик, которого пожалел Петя; обмороженные, больные французы, жалкой тол-
пой бредущие за русской армией; и, наконец, Рамбаль — тот самый офицер, который был
так весел в первый день, когда французы вошли в Москву.
Тогда Рамбаль чувствовал себя великодушным победи телем, рыцарем. Вот как он вхо-
дил в русский дом: «высокий, бравый и красивый мужчина... молодецким жестом... распра вил
усы и дотронулся рукой до шляпы». Он снисходительно и добродушно обращался с побе-
104
жденными русскими: «почтение всей компании», «французы добрые ребята...» Когда Пьер
спас ему жизнь, «красивое лицо его приняло трагически-неж ное выражение», и он заявил,
что Пьер — француз. «Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни
его... было, без сомнения, самым великим делом». Пьер не хо тел разделять с ним ужин , но
Рамбаль бы л та к искрен не добродушен, что Пьер поневоле остался. Весь вечер он
слушал самодовольную, веселую и пустую болтовню Рамбаля, привыкшего входить побе-
дителем в чужие города. И вот через несколько месяцев мы снова встречаем Рамбаля — вернее,
сначала слышим о нем:
«То-то смеху... Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный,
бяда! Песни играет».
Это рассказывает один солдат другому. Вместе с ними мы приближаемся к костру и видим
две «странно одетые фигуры».
Денщик Рамбаля Морель, «обвязанный по-бабьи платком сверх фуражки, был одет в жен-
скую шубенку». Сам Рамбаль «хотел сесть, но упал на землю». Когда солдаты подняли его и поне-
сли, Рамбаль «жалобно заговорил: О, молодцы! О, мои добрые, добрые друзья! Вот люди!.. — и,
как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату».
Именно в судьбе Рамбаля, умевшего так молодцевато расправлять усы и так снисходительно
разговаривать с побежденными, Толстой показывает, в каком жалком положении оказалась великая
французская армия. Ведь эти двое даже не попали в плен, — поняв безвыходность своего положе-
ния, они сами вышли из леса, где прятались.
Русские солдаты, встретившие французов, могли бы убить их — это было бы бесчеловечно, но
понятно после жестокой войны, которую они выиграли. Но жестокости уже нет в душе народа,
«чувство оскорбления и мести» уже заменилось в ней «презрением и жалостью».
Французов накормили, дали им водки, Рамбаля отнесли в избу. . Молодые солдаты хохотали
до упаду, слушая песни Мореля, а старые, улыбаясь, поглядывали на него.